Все ураганы в лицо
Шрифт:
— Был учеником торговой школы. Ну, реальное училище в Кинешме. В университете — на юридическом, на филологическом. Фунт черного на весь день. Не окончил. Война… Санитарные курсы. Санитарный поезд Земсоюза.
— Будем учиться вместе заново. А главная проблема — накормить рабочих. Вы соприкасались с торговым делом. Я знаком с читинскими кооперативами. Вот и подумаем, как раздобыть хлеб.
— За деньги?
— За деньги и за мануфактуру. Натуральный обмен. А не послать ли нам по другим хлебным губерниям своих агентов? Скажем, в Вятскую, в Казанскую, в Саратовскую, в Уфимскую… Думаю, правительство разрешит.
Это была крайняя мера, и она не решала продовольственного вопроса.
Ленин помнил Арсения, знал, в каких трудных условиях ему приходится работать, знал о создании «Красной губернии». Нежданно-негаданно в Иваново-Вознесенск прибыл эшелон с пшеницей, тридцать шесть вагонов крупного рогатого скота, два вагона растительного масла. Из Царицына. По личному распоряжению Ленина! Для рабочих столовых. А потом вагоны с хлебом и мясом стали приходить регулярно. Фрунзе подсчитал: почти три миллиона пудов хлеба, около полумиллиона пудов мяса, масла и рыбы. Это была забота правительства о «Красной губернии». Хотелось плакать.
И вот телеграмма от Ильича: организуйте продотряды!
Поход против кулачества. Фрунзе направил вооруженные отряды рабочих в деревни. Опустели фабрики. Гудки не будили ивановцев по утрам. После Москвы и Питера по количеству созданных продотрядов Иваново-Вознесенская губерния вышла на первое место. Фрунзе сам повел их в деревню.
После декрета о комбедах в Иваново-Вознесенской губернии появилось почти три с половиной тысячи комитетов бедноты, которые помогали продотрядам.
— Ну, кажется, выкарабкались, — сказал Фрунзе Фурманову. — Нет топлива для фабрик? Организуем добычу торфа. Деньги дадут. Я уже звонил в Москву.
Дел по горло. И все-таки он находил время и для статистико-экономических исследований. Написал и опубликовал обширную работу, посвященную только что родившейся новой губернии: «Иваново-Вознесенская губерния в сельскохозяйственном отношении». В годы разрухи и голода это была первая работа, ставящая и разрешающая конкретные вопросы: как поднять сельское хозяйство, как накормить население, используя местные ресурсы? Здесь глубокий анализ истинного положения губернии, очень много цифр. На учет взято все: и хозяйства, занятые промышленностью и земледелием, наличие мужчин в рабочем возрасте, и ежегодная недостача хлеба в уездах начиная с 1893 года, пустующие и заброшенные пашни, сокращение площади пашни из года в год за сто лет (только по Шуйскому уезду такое сокращение за последние сто лет составило сорок тысяч десятин), стоимость удобренной и неудобренной десятины. Зоркий, аналитический взгляд экономиста проникает во все сферы: сенокос, пашни, леса, прочие угодья, нормы надельной земли, техника обработки полей, форма найма, производительность, потребность в привозном хлебе (а она составляет для каждого года три миллиона пудов).
Какие же выводы делает Фрунзе-экономист: сможет ли губерния возместить нехватку хлеба за счет своего собственного производства? Да! Губернский исполком во главе с Фрунзе провел ассигновку в размере трехсот тысяч рублей на покупку минеральных удобрений, разработал смету по созданию большого губернского сельскохозяйственного оклада орудий, машин и семян, отпустил крупные средства на посылку в Москву на сельскохозяйственные курсы несколько десятков человек. Фрунзе разрабатывает вопрос о создании сети сельскохозяйственных школ, намечает открыть сельскохозяйственный факультет, создать свой агрономический научный центр.
Фрунзе умеет хозяйствовать, умеет широко мыслить. Наконец-то представилась возможность воплотить все свои заветные экономические
Постепенно «Красная губерния» наливалась жизненными соками. Появился хлеб, появился торф — топливо для фабрик и заводов. Рабочие вернулись к станкам. И не верилось, что всего месяц назад дети получали хлеба по сто граммов на день, а взрослым вообще ничего не давали.
Он обладал какой-то незримой властью над людьми, притягательной силой, особым даром превращать всех, с кем сталкивался, в своих единомышленников. Может быть, потому, что не любил расставаться с тем, с кем сошелся убеждениями, или с тем, кого хотел перебороть.
Казалось, появился в Иваново-Вознесенске совсем недавно, а вокруг него уже прочная когорта старых, испытанных друзей. Перебрался сюда Павел Степанович Батурин, взял в свои руки губернский отдел народного хозяйства. Рядом — Любимов, Жиделев, Андреев, Волков, Калашников, Шорохов, председатель губчека Валерьян Наумов, Петров, Балашов, Жугин, Мякишев, Мухин — гвардия, воспитанная Фрунзе, опора во всех делах. Их, конечно, гораздо больше: тысячи. У него отличная память на людей.
Дмитрий Фурманов изо дня в день наблюдает, как проявляется волевое начало этого человека. Рядом с Фрунзе находится писатель с острым, наблюдательным глазом. И писатель отчетливо сознает, кто перед ним.
«И в какой бы области ни взялся он за работу, у него всегда находилась какая-то цепкость, какое-то особенное понимание, особенные способности ориентироваться, разбираться сразу в обстановке и брать, что называется, быка за рога. Он хозяйственник — и он в этом деле проявляет достоинства. Он военный работник — и он в этом деле выявляет талант. Он берется за какую-нибудь культурную работу — и здесь он на своем месте».
У Фрунзе появился настоящий биограф. Он фиксирует в своем сознании каждый его шаг, всматривается в его лицо, бывает у него на квартире, где Софья Алексеевна угощает гостей чаем с сахаром и леденцами, присланными из Читы. Софья Алексеевна, как истая сибирячка, гостеприимна: отпустить человека, не накормив его, кажется ей прямо-таки святотатством. Было бы побольше угощения…
Фурманов — натура возвышенная и восторженная. Он видел людские страдания и кровь, теперь с прежним стоицизмом воспринимает все, что выпало на его долю, на долю миллионов людей: синий оскал голода, мертвые депо, застуженные корпуса фабрик. Рядом с Фрунзе все это обретает эпические черты, складывается в некую героическую ораторию. Из обломков империи и буржуазной республики рождается новый мир… Эпическое время — всегда голодное время. На сытый желудок легче совершать подвиги. Написал «Легенду об Унглах» и опубликовал ее в местной газете. Но то, что воспринималось умом, на бумаге получилось выспренним, чересчур аллегоричным.
— Пишите, как думаете, — посоветовал Михаил Васильевич. — А думаете вы красиво, но естественно, без ходуль. Обыкновенная проза, если в ней без прикрас отражено время, отстоявшись, превращается в поэзию. Сколько, например, поэзии в записках Плутарха! А ведь это проза. Грубая, лаконичная проза. И как помпезны, напыщенны записки Цезаря и Наполеона! Такие книги не могут быть вечными, они лишены естественности, человеческой простоты. Они лживы. А время обмануть нельзя. Давно отмечено, что людей интересует только одно: правда, истина. И эту извечную тягу к правде невозможно заглушить никакими метафорами и аллегориями. Мне, например, когда читаю исторические книги или мемуары, всегда до боли хочется знать: а как было на самом деле? Со всей требухой…