Все ураганы в лицо
Шрифт:
На западе появилось мутное пятно, оно быстро увеличивалось в размерах. Казалось, что надвигается песчаная буря.
— Кужело идет!
Смолкли выстрелы, басмачи рассеялись по долине. Они уходили в сторону Андижана. Их преследовали до вечера. Курширмат скрылся в горах.
— Ушел кривой шайтан, — сокрушался Мадамин. — Я его повадки знаю. Но мы его найдем и в горах. Возле Андижана сидит мой дружок курбаши Ахунжан. Я письмо ему послал: пусть переходит в Красную Армию. Если все станут кзыл-аскерами — басмачи пропадут.
— Спасибо, товарищ Мадамин. Примите эти простые часы. Золотых, к сожалению, нет. Подарок от командующего. Вы действовали смело и решительно.
Часы
— Если кого-нибудь ударить по лбу…
Он обладал хорошо развитым чувством юмора.
— Дам вам добрый совет, Мадамин…
— Мое настоящее имя Мохаммад-Амин.
— Мохаммад-Амин. Никогда не старайтесь склонить на сторону Советской власти Курширмата: он потерянный для нас человек. Остерегайтесь его.
— Я учту ваш совет, товарищ командующий. Я знаю: Кривой Ширмат — очковая змея зум-зум.
«Ну а если все-таки постараться переманить кривого шайтана на нашу сторону?.. Большой подарок будет «кзыл-генералу»! — думал Мадамин. У него зародился, как ему казалось, очень хитрый план: ведь и змею можно приручить!..
Если бы Фрунзе мог знать его мысли, он сказал бы строго:
— Никогда не делайте начальству подарков!
Андижан охраняла Первая Приволжская татарская стрелковая бригада. Командовал ею Юсуф Ибрагимов, человек молодой, энергичный, с большим боевым опытом. Одно время он работал в Москве в Центральном мусульманском комиссариате. Теперь Ибрагимов по настоянию Фрунзе утвержден членом Реввоенсовета фронта. Ему придется перебраться в Ташкент, а бригаду оставить на Александра Тальковского.
Бригада прошла с боями от берегов Волги через уральские степи до Туркестана, взяла в плен белого генерала Акутина, захватила штаб Илецкого корпуса и теперь очутилась в восточном горном углу Ферганы.
Андижанцы встречали кзыл-батыра торжественным громоподобным завыванием саженных труб-карнаев. На площадь Старого города вышли все. Мужчины по случаю праздника надели каждый по два ватных халата, один поверх другого, подпоясали их лучшими цветными платками. Женщины были укутаны в черные паранджи. Мелькали шитые шелком и золотом тюбетейки мальчишек. Сидящие у дверей глинобитных домов аксакалы в зеленых и белых чалмах при появлении кзыл-батыра на площади поднялись и, сложив руки, стали кланяться. Фрунзе подошел к каждому из них и поздоровался по мусульманскому обычаю. Это было замечено всеми, и по толпе прошел одобрительный гул.
После митинга и речи Фрунзе местные джигиты устроили в честь высокого гостя улак — козлодрание, скачки. Эта спортивная игра давно была известна Михаилу Васильевичу.
Во время скачек всадники вырывали один у другого козла. Козел жалобно блеял, все покатывались со смеху. Смеялся и командующий. Тот, у кого козел останется к концу байги, считается первым джигитом края.
Победил двадцатилетний Суннатула. Фрунзе наградил его велосипедом. Джигит уселся на велосипед — и свалился в пыль. Поднялся смущенный, красный. Суннатулу поддразнивали, хватали за полы халата. Было весело.
На другой день Фрунзе как представитель власти принимал андижанцев, выслушивал их жалобы. На красноармейцев жалоб не было. Зато все просили найти управу на курбаши Ахунжана. «О нем говорил Мадамин», — вспомнил Михаил Васильевич. Ахунжан угонял лошадей, причем со строгим отбором: чистокровных и чистопородных. Впрочем, как уже было известно, за чистокровными лошадьми охотились и другие курбаши. Особенно ценились карабаиры и текинские. Их сбывали эмиру, а он — англичанам. Торговля крадеными
…Фрунзе любил горы.
— У меня это почти врожденное чувство, — говорил он Куйбышеву. Через арчовый лес они поднимались на гору Сулеймана. Часто останавливались, окидывали взглядом окрестности. Летучий кавалерийский отряд оставили в одном из ущелий. Просто хотелось, отрешившись от всех забот, побыть вдвоем, почитать стихи, пофилософствовать. Стоять на камнях и следить за полетом гигантских кумаев, слышать шум их крыльев…
Они стояли на вершине, на стыке двух величайших горных систем мира — Тянь-Шаня и Памира. Внизу, в долине, раскинулся древнейший город Средней Азии Ош. Дали были затянуты голубовато-серой дымкой. На северо-востоке сверкали вершины Ферганского хребта, на юге белой пирамидой поднимался Кичик-Алай.
Фрунзе наклонился, засунул руку под камень и вынул что-то рыхлое, черно-бурое.
— Что это у вас?
— Семена. Я ведь в юности увлекался ботаникой.
— И чем они примечательны?
— Они лежат здесь много лет, ждут своего часа. Когда наступят благоприятные условия, они прорастут. Мне иногда кажется, что так бывает и с отдельными людьми.
— С той только разницей, что «благоприятные условия» приходится создавать самим людям. Вам хорошо — вы «кзыл-батыр». А я всегда мечтал и мечтаю посвятить себя науке, да вот все не могу «прорасти»: то ли условия для моих наук еще не созданы, то ли условия не выпускают меня в науку…
— Ваша правда. А вы знаете, для чего рожден человек?
— Догадываюсь. Послушайте:
Будем жить, страдать, смеяться, Будем мыслить, петь, любить, Бури вторят, ветры злятся… Славно, братцы, в бурю жить!— Ваше?
— Мое. Я думаю так: человек должен воспитывать в себе пафос преодоления. Пафос преодоления всегда противостоит стихии и анархии, индивидуализму; такой пафос только тогда имеет цену, когда он носит ярко выраженный классовый характер, когда он поставлен на службу пролетариату. Пафос преодоления во имя личного благополучия, во имя наживы, власти — это и не пафос вовсе, а темный инстинкт самосохранения, если даже речь идет о целом классе угнетателей.
Они замолчали. Каждый думал о своем. Куйбышев вспоминал, как в конце прошлого года с отрядом от Кизыл-Арвата шел в обход станции Айдин, занятой белыми. Сто десять верст от подножия Копет-Дага. Почти пять суток брели через каракумскую пустыню, увязая на каждом шагу в песке. Под ударами морозного урагана билось, крутилось серое море песков. Попадались такыры, и лошади скользили по ним, как по стеклу. Отряд мог заблудиться, погибнуть, так как никто не знал дороги. То был расчет на внезапность. Потом — упорные, жестокие бои. Захвачен бронепоезд «Генерал Корнилов», взят штаб белой дивизии. А пленных так много, что их некому охранять… Когда белые были разгромлены, Куйбышев еще четыре дня лазил по барханам с лопатой в окрестностях станции Айдин: искал останки двадцати шести бакинских комиссаров, расстрелянных здесь английскими интервентами. И нашел…