Все возможно, детка
Шрифт:
— Ну что ж, Бренда, — сказал Чарли в микрофон. — Что ты можешь сказать людям, которые называют тебя сексистским стереотипом?
Бренда выпрямилась во весь рост — пять футов ноль дюймов — и сразу же перешла в контратаку:
— Да я считаю, что они и есть самые злостные сексисты, потому что они не въезжают в тему: я горжусь своим телом, и если я могу раздеться догола, это доказывает, что я сильная, по-женски самодостаточная и могу быть такой, какой хочу.
— Во завернула! Да у меня от таких речей просто все встает! — заявил Чарли, садясь на любимого конька. Бренда расплылась в сногсшибательной улыбке, всем своим видом показывая, что дала убедительный отпор всем мнимым защитникам женщин и сама защитила свою честь и достоинство.
Затем я оказался в гримерной Джо Лондона. Там уже были Вуди Манк (само собой) и Уолли, давно сидящий на наркотиках лидер-гитарист «Муверз» и неизменный соратник Джо на протяжении почти тридцати лет. Выглядел Уолли, прямо скажем, необыкновенно — как мумифицированный труп. Больше всего он напоминал найденного не так давно в Альпах первобытного охотника каменного века, пролежавшего двадцать тысяч лет под толщей ледника, с той только разницей, что прическа Уолли — в виде груды перьев с торчащим на макушке шпилем
— Ни хрена, старик, после второго куплета ты, блин, лабаешь: да-да-да-дум, а я в это время пою: «Эй, чувак молодой, у тебя еще все впереди». Въехал?
Уолли, по-моему, был просто потрясен.
— Это что, там слова такие? — смущенно пробормотал он, явно отказываясь верить своим ушам.
— А как же, твою мать, какие там на хрен могут быть еще слова? Ты хоть парень и тупой, но за те долбаные восемь миллионов раз, что мы играли эту песню, мог бы уже въехать, о чем там поется?
— Просто охренеть, мужики, — разведя руками, сказал Уолли. — А я-то всегда думал, что ты поешь: «Вон чурбак под горой, помоги мне его отнести». Ну разве не прикол?
Тут Джо заметил меня. Пара секунд у него ушла на то, чтобы навести фокус, но затем он меня вспомнил, чему я, откровенно говоря, не мог не порадоваться. Еще больше меня вдохновило то, что сам Джо, по-видимому, тоже обрадовался моему появлению. Я поспешил сообщить ему и остальным присутствующим, насколько Би-би-си гордится и радуется по поводу того, что в концерте участвует звезда такой величины. Большей любезности он не смог бы нам оказать при всем желании.
— Да я люблю эти бесплатные концерты. Особенно благотворительные. Эй, Уолли, помнишь, как мы играли в помощь молодым рокерам вместе с Марком Нопфлером и «Даэр Стрейтс»?
— Нет, — коротко ответил Уолли. При всем моем уважении к Джо Лондону я не мог не признать, что вопрос его прозвучал довольно глупо. По-моему, достаточно просто взглянуть на Уолли, и станет ясно, что он не помнит ничего вообще.
— Помню, Марк затянул свое соло на гитаре, — продолжал предаваться воспоминаниям Джо, — ну, знаете, ту солягу в середине «Султанов свинга»… да-ба-да-ба, да-ба-даб, да-ба-да-ба, да-а-а-а, да-а-а, и вот он свое отыграл, а остановиться все никак не может, да-а-а-а, да-ба-да-ба, да-ба-даб, да-ба-да-ба, да-а-а-а, народ уже не выдерживает, выходит покурить, перекусить, переночевать, люди женятся, заводят детей, умирают, а Марк знай себе пилит: да-ба-да-ба да-ба-даб да-ба-да-ба да-а- а-а. Мы все ему орем: «Эй, мудак, давай заворачивай на хрен!» — но старина Марк нас не слышит. Он уже отъехал в страну Дабадаба. В конце концов нас все это достало, мы плюнули и оставили его в покое. Не удивлюсь, если он еще и до сих пор там свою солягу тянет. Если его кто-нибудь не убил.
В этот момент дверь гримерки приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунул голову Род Стюарт. Он заглянул к ребятам поздороваться. Для меня это было невероятно волнующим событием.
— Род! Старина! Как дела, старый ублюдок? Все путем? — поинтересовался Джо. — Вот и молоток. А как Бритт? То есть, извини, Алана. Алана-то как?
Это, безусловно, было то, что по-французски называется faux pas [17] .
— Какая на хрен Алана, старый пердун, — прошипел Вуди Манк. — Он уж давно от нее ушел.
17
Здесь: бестактность (фр.).
— А, ну да, прости, это все склероз. Как, значит, Рейчел поживает? — подкорректировал себя Джо.
— С Рейчел ты тоже протормозил, — заметил Манк.
— Ну и черт с ней. В общем, как она там, твоя новая? — Джо явно решил довести до победного конца соблюдение правил этикета. — Видел я тот календарь с ее фотками. Симпатичная девочка, просто красотка.
— Со вкусом снято, со вкусом, — добавил Манк.
— Вот это ты правильно заметил, вкуса там пропасть. Особенно тот снимок, где у нее на попу песок налип — охренеть, как со вкусом получилось, прямо художественно, понимаешь, блин… Да, Род, увидимся, значит. Давай, старик, рок-н-ролл, значит, жив.
Род пошел дальше своей дорогой, а Джо обернулся ко мне и сказал:
— Классный он все-таки чувак. Кремень, а не парень. И не изменился совсем. В футбол все так же гоняет. За это я такие концерты и люблю.
Собираются наши ребята — лучшие из лучших. Да и дело благородное. Вот собрались мы тут, чтобы поддержать голод во всем мире и наркотики в нашей стране, — милое дело. А заодно хоть и повидаемся — клевые чуваки и классные телки. Глядишь, и поможем, кому чем сможем. Никакого эгоизма. Никакой корысти. Сплошные благородные намерения.
В этот момент в гримерную вошла жена Джо — супермодель Тони. Сразу все ее семь с половиной футов росту. В дверном проеме ей пришлось пригнуться. Я ее узнал по снимкам в журнале «Хелло!». Она явно была чем-то разозлена.
— Слушай, Джо, — сказала она, — я тут только что заглянула к Иман Боуи…
— Симпатичная девочка, — перебил супругу Джо, — просто класс, А уж Дэвида как любит.
— Ну так вот: у них в гримерной шампанское стоит, а что у нас? Какое-то паршивое австралийское «шардонне»? Ты только представь себе, что к нам заглянет Иман, или Ясмин, или еще кто-нибудь из девочек — и что я им предложу? Вот ведь позорище будет..
Учитывая, что за прием гостей и за их питание отвечает Би-би-си, я поспешил ретироваться под каким-то наскоро придуманным предлогом. Все равно концерт должен был вот-вот начаться. Меня так и подмывало позвонить Люси и рассказать, как я общался с Джо, и Родом, и «Миражом», и Брендой, и вообще обо всем этом фантастическом шоу сразу. Но я вовремя вспомнил, что она хотела провести этот вечер тихо и спокойно, и, наверное, уже легла в постель.
Три бутылки вина на двоих, произнесенное будто вскользь: «Может, мы выпьем по чашечке кофе где-нибудь в более тихом месте?» — и вот, совершенно неожиданно для меня, мы уже в такси и едем к нему домой. Сидя на заднем сиденье, мы — естественно — целовались, и на этот раз без языков — естественно — не обошлось, и он — естественно — дал волю рукам, хотя действовал ими, скажем так, только на верхней палубе, не позволяя себе забираться слишком далеко, но когда на тебе только тонкая шелковая блузка без лифчика, какая разница, залезают под нее или нет.
Прежде чем я поняла, что происходит, мы оказались в его квартире. Я понимаю, что звучит это смешно и не слишком убедительно, но все было именно так: прежде чем я поняла, что происходит. Я ведь никогда раньше ничего подобного не делала, и у меня было такое ощущение, что это происходит не со мной. Вдруг появилось другое, гораздо более порочное «я», которое решило дать себе волю на один вечер. Карл вел себя безукоризненно вежливо. Он не стал бросаться на меня, не стал срывать с меня одежду и вообще не торопил события. Он был чувственным в лучшем смысле этого слова. После первой атаки, предпринятой еще в такси, он решил дать мне передышку. У меня ни на секунду не создалось ощущения, что он меня хоть в какой- то степени торопит или к чему-то подталкивает. Никакого давления, все по собственной воле. В общем, как-то так получилось, что мы с ним оказались на диване в гостиной. Играл компакт-диск Джорджа Майкла «Старше», на кофейном столике стоял нетронутым шестилетней выдержки бренди, и я при этом блаженствовала в его объятиях. Почему так получилось? Да потому что я этого хотела — вот почему. Алкоголь отключил во мне все внутренние тормоза, и я вдруг осознала, что я хочу быть здесь, с Карлом, который шепчет мне на ухо какие-то ничего не значащие пустяки и одновременно снимает с меня туфли, да так ловко, как будто всю жизнь только этим и занимался.
Вдруг неожиданно я ощутила, что плыву по воздуху, и лишь через несколько секунд поняла, что это Карл одним легким движением поднял меня на руки и понес в спальню — просторную комнату с огромной кроватью, застеленной накрахмаленным до хруста белым льняным бельем. Он пронес меня к кровати, как пушинку, легко и аккуратно опустил на постель, где мы еще некоторое время целовались, а потом он начал расстегивать мою блузку.
В этот момент я заставила себя остановиться. Понятия не имею, как мне это удалось, потому что я была заведена, как, пожалуй, еще никогда в жизни, но все же я вырвала себя из этою блаженства. К тому моменту вторая рука Карла оказа лась у меня под юбкой. Действовал он мягко, ненапористо и очень нежно. Но тем не менее мужская ладонь под юбкой — это уже та точка, после которой возврата нет. Не знаю, откуда во мне взялись силы на то, чтобы попросить его остановиться. Могу лишь сказать, что сделала я это вопреки всем своим желаниям и настойчивым требованиям выплеснувшихся в организм гормонов.
Карл немедленно подчинился. Он по-прежнему лежал почти на мне, обнимая меня одной рукой, но при этом его другая рука вывернулась из-под моей юбки, и он даже сделал попытку застегнуть пуговку на блузке, которую он только что расстегнул. В то же время он не стал отодвигаться от меня, не отвел губы от моего уха и продолжал шептать безумно сладко звучавшие слова: «Пожалуйста, Люси. Я хочу заниматься с тобой любовью всю ночь, хочу быть нежным, ласковым и сильным. Я хочу гладить тебя, хочу прикоснуться к каждому дюйму твоего прекрасного тела, хочу сделать тебе массаж, хочу стать частью тебя, слиться с тобой в одно целое до самою утра».
О боже, а мне-то как хотелось тою же самого. Сколько лет прошло с тех пор, как Сэм в последний раз изъявлял желание прикоснуться к каждому дюйму моего тела? А массаж! Господи, скольких уговоров в течение вечера порой мне стоит склонить Сэма к тому, чтобы он хотя бы слегка размял мне плечи, а тут красивый, нежный, явно понимающий толк в ласках мужчина предлагает мне такую роскошь… Вот только — все это фигня и ничего не значит по одной простой причине: я замужем и люблю своего мужа.
— А утром? Что будет тогда? — спросила я. В конце концов, ночь бурной страсти — дело замечательное, но мне, в отличие от него, было что терять.
— А утром мы опять будем заниматься любовью, и днем, и до самого вечера, а потом я попрошу тебя остаться еще на одну ночь, и еще на одну, и так будет всегда. Я люблю тебя, Люси. Я хочу, чтобы ты осталась в моей жизни.
Именно так он и сказал. И поверь мне, Пенни, не для красного словца. Это человек, который явно знает, что такое страсть, и не будет зря разбрасываться такими словами. Он действительно хочет, чтобы я осталась с ним и чтобы мы жили вместе. Другое дело — он считает, что жить нужно, повинуясь душевным порывам. Я же в этом не совсем уверена. Кстати, я еще не упоминала, что к тому времени он успел снять с себя рубашку? Он сделал это после того, как положил меня на постель. Он выглядел абсолютно потрясающе: рельефные, проработанные мышцы — более выпуклые, чем я предполагала, но и не чрезмерно накачанные. В общем, сказать этому мужчине «нет» было практически невозможно. До сих пор не понимаю, как мне это удалось. Это было самое трудное дело в моей жизни.
— Карл, я не могу. Ты просто потрясающий, ты такой красивый, и влюбиться в тебя — пара пустяков. Да что там говорить: наверное, это со мной уже произошло. Но пойми: я замужем и люблю своего мужа. Это не так романтично и ярко, как то, что произошло между нами, но согласись, чувства со временем теряют свою остроту.
— Разве? Люси, но так ведь можно всю жизнь прожить бледно и тускло, не увидев ее ярких красок.
Само собой, он был абсолютно прав. Боже мой, прав на все сто процентов. Как же тяжело и неприятно мне в этом признаваться. Я тоже хочу ярких чувств, мне тоже нужны страсти и эмоции, но я заставляю себя сдерживаться, потому что умом понимаю: жизнь лучше прожить в соответствии со здравым смыслом и не злоупотребляя восторгами и всплесками чувств. Как бы там ни было, я твердо уверена: нельзя всегда и во всем поступать так, как тебе хочется в данный момент, а уж тем более в тех ситуациях, которые имеют для тебя принципиальное значение.
— Я пойду, хорошо? — сказала я. — Боюсь, моей силы воли надолго не хватит. Ты вызовешь мне такси? Пожалуйста.
К моему немалому удивлению и к его чести, Карл не стал пытаться удержать меня и убедить в своей правоте. Он просто сказал: «Конечно, хорошо»; — и вызвал машину. Я прекрасно видела, что расстроен он всем этим никак не меньше моего.
Судя по всему, он действительно каким-то образом сумел убедить себя в том, что я ему нужна и что он от меня без ума. Боже, как же мне не хотелось вставать с этой большой прекрасной кровати и уходить.
— Знаешь, Люси, пожалуй, на этот раз я сдержу обещание и больше не буду звонить тебе, — сказал Карл, целуя меня на прощание (в щеку).
– Я думаю, так будет честнее, да и лучше для нас обоих.