Все. что могли

Ермаков Павел Степанович

Перебирая в памяти события последних недель, Ильин думал, что наконец-то дела в отряде стали поправляться. Причин для того немало. Первая и самая главная — вражеского агента разоблачили. Вскоре и Карчевского удалили из отряда.

Вместо Карчевского приехал молодой офицер. На границе послужил, фронт прошел. На работу свою таинственности не напускал, с командованием отряда установил деловые, товарищеские отношения. Сегодня он вместе с Горошкиным ушел в поиск.

Уже начало темнеть, когда возвратилась мангруппа с двумя парашютистами, правда, в живых был только один. В районе железнодорожного переезда, рассказывал Горошкин, прочесали весь лес. Но без толку. «Гости» в самом начале

поиска просочились через оцепление. Как дальше бы развернулись события — трудно сказать, но помог парнишка — дозорный. Он на прошлогоднем баштане, на открытом месте, заглянул в старый шалаш. Многие проходили мимо, какой дурак надумает, тут прятаться? Почти на виду. На это и был расчет у парашютистов. Они начали отстреливаться, пограничники открыли ответный огонь, убили одного из агентов, другой поднял руки. На допросе он покажет, что его послал разведчик Шнайдер для связи с местными «партизанами». Спутника своего не знал, впервые увидел при посадке в самолет, немного познакомились, когда пробивались сквозь лесные чащи. Тот говорил, что летел для встречи с сыном бывшего помещика. Так и выяснилось, шли они к одному человеку, капитану немецкой армии Богайцу, главарю здешних сил, какие воюют против Советов.

— Из наших, гнида, — хмурился Горошкин. Ильин знал, разведчик всякий раз, встречая очередного изменника из «наших», мучительно переживал, будто их предательство ложилось пятном и на него, тоже русского по крови, — сержантом в плен сдался. Портнов его фамилия. В абверовской разведшколе обучался. По шалашу на коленях ползал, каялся. Пусть простят, мол, жизни не пожалеет, чтобы оправдаться. Показал, где спрятали парашюты, выложил пароли для связи с Богайцом. Ну, и все остальное, что касается его задания, по-моему, не врет.

— Откуда он родом? — спросил Ильин.

— Из Смоленска.

— Накормить его хорошо. Дать отварной картошки, каши с мясом. Ржаного хлеба.

— Березовой «каши» ему… — вставил Горошкин.

— Угостить махоркой, пусть покурит, — продолжал Ильин. — Думаю, все это напомнит, что он русский, может, совесть проснется.

В мыслях он уже вынашивал план, как внедриться в курень Богайца, вынудить его собрать бандитскую свору вместе и одним ударом ликвидировать ее.

Позднее, при встрече с задержанным агентом, ему показалось, что тот встревожен. По худощавому, помеченному оспой лицу, бродили красные пятна. Может, решил, что напоследок сладко накормили, дали закурить, теперь… пуля в лоб. Но, возможно, и проняло его, на что надеялся Ильин, заставило задуматься, кто он и что с ним стало. Потому сурово заявил Портнову:

— Мерзавец, опоганил родной Смоленск. Немцы его кровью наших людей залили. Но никто из них, не в пример тебе, лапы перед немцами не поднял. Кто у тебя там остался?

Портнов зверовато глянул на Ильина, потупился:

— Отец в ополчении погиб. Брат, если жив, где-то воюет. В городе мать и сеструха младшая, — помолчал, мучительно заикаясь, добавил: — Ж-жена тож… сыниш-шка малой.

— Чтобы очистить совесть опоганенную, — продолжал Ильин, — и оправдаться перед родиной, ты должен выполнить задание, которое дадут здесь: пойти туда, куда направляли немцы.

— Все сполню, — торопливо обещал Портнов, и глаза его оживали.

После разговора с задержанным, Ильин, прихватив Горошкина, поехал в авиаполк. По дороге развивал свой план: Янцен пойдет с Портновым к Богайцу. Пойдет радистом, немцем, едва понимающим по-русски. Украинский язык он знает неплохо, будет слушать, что станут болтать при нем бандиты. Авиаторы дадут транспортный самолет. Под видом немецкого к Богайцу прилетит наш десант.

— Я с ним полечу, — заявил Горошкин.

— Непременно, —

согласился Ильин. — После авиаторов поедем в оперативный полк. Такую крупную операцию пограничному отряду одному не осилить. Навалимся вместе.

Разработка операции продолжалась.

27

Эти двое пришли вконец измотанные, грязные, заросшие и донельзя злые. Их ввели в хату, где за столом под образами и теплившейся лампадой сидел Микита Будько.

— Кого шукаете, хлопци? — вкрадчиво спросил он.

— Скажем тому, кого ищем, — дерзко заявил Портнов.

Янцен удивился, насколько смело и уверенно входил в роль его напарник. За те четверо суток, пока они от места приземления брели по ночам, днями отсиживались в чащах, трудно было предположить, как он поведет себя в бандитском окружении. По легенде Портнов старший, Янцен лишь радист. Фактически было наоборот, и это ставило Янцена в сложное положение. Если Портнов в чем-то зарвался бы, он мог говорить с ним только по-немецки, немецкий тот знал с пятого на десятое.

— Я и есть тот самый, кого вы шукаете, — нажимал Будько. — Выкладывайте заветные слова.

— Не надо мне врать, — Портнов продолжал по-прежнему грубовато, как человек, обладавший полномочиями. — Гауптмана Богайца я отличу от тебя.

— Падла, ты еще задираешься? Скажу хлопцям, отведут вас обоих в лес, — Будько обидчиво оттопыривал губы — его задело за живое высокомерие пришельца.

Портнов зорко вглядывался в одутловатую физиономию с вислыми усами. Нет, этот за столом, не напоминал того, кто был изображен на фотокарточке, показанной ему Шнайдером. Когда появился Богаец, он сразу узнал его. Взгляд-то у него цепкий, оказывается, недаром немцы в разведшколу взяли. И осекся — нашел, чем гордиться.

Были у оригинала отличия от снимка. Лицо помято, под глазами синеватые припухлости, в тяжелом взгляде настороженная недоверчивость. Янцен вспомнил поиск в степи под Сталинградом, схватку с немецкой хозкомандой, старшим которой, по словам Горошкина, был этот офицер, и вообще всю историю его, начиная с июня сорок первого. Теперь он с любопытством глядел на него, думал: непременно захватит этого человека, если не удастся, ликвидирует.

Портнов уверенно обменялся с ним паролями. Но Богаец был каменно неприступен, колюче смотрел на обоих, похоже, не верил им. Он только что лишился вернейшего и безотказного источника информации в погранотряде, остался без радиосвязи со Шнайдером. Это не могло не вселить в него тревогу и неуверенность. Янцен на чистейшем немецком вступил:

— Прошу извинения, герр гауптман, — вытянулся, щелкнул каблуками, полусогнутые руки бросил по швам. — Господин Шнайдер очень обеспокоен, почему вы прекратили с ним связь. Мне приказано восстановить ее. Порядок остается прежним — Шнайдер выходит на связь первым.

Богаец расслабился, пригласил гостей садиться, ответил коротко и тоже на немецком: он видит, перед ним немец, не просто немец, а военный, понимающий дисциплину (прежнего радиста выдали местным властям, тот пытался уйти, но был убит, а рация уничтожена).

Значит, слух, распущенный капитаном Горошкиным, дошел до Богайца. Окончательно поверил гауптман, что перед ним посланцы из-за линии фронта, когда Портнов извлек из-под подкладки пиджака письмо пана Казимира. Богаец торопливо взял его, открыл, по глазам было заметно, узнал знакомый почерк.

— Кто передал вам это? — спросил он, сворачивая листки, не став читать при посторонних.

Вот оно, коварное испытание. Портнов вспоминал, что рассказывала бывшая горничная, служившая у помещика, которую неведомо где отыскал капитан Горошкин.