Всегда говори «Всегда» – 4
Шрифт:
Сергей совсем запутался и растерянно посмотрел на отца.
– Не надо «Скорую», – слабо улыбнулся Леонид Сергеевич. – Уже отпустило…
– Папа! – Сергей поправил подушку под головой отца и стал набирать…
– Сережа, я врач. Я сам знаю, когда нужна «Скорая», а когда нет. – Отец отобрал у него телефон и сунул под подушку.
– Ну, хорошо, хорошо, – паника у Сергея сменилась уверенностью – отец столько жизней спас, уж свою-то опасности не подвергнет. – Ты не волнуйся только…
Костик куда-то
– И ты за меня не волнуйся, – ободряюще похлопал Сергея по руке отец. – Видишь, какие у меня врачи… – Он положил под язык таблетку и сел. – Я устал просто. Надо бы мне в клинику лечь. Отдохну, витаминчики мне поколют, и буду как огурчик!
– Так в чем же дело? Я тебя в Москве в хорошую клинику устрою!
– Не нужна мне твоя Москва, – отмахнулся отец. – Я здесь останусь. Тут мои ученики за мной присмотрят. Я им верю, сам их учил. А твоих, московских, я не знаю. – Он тихо засмеялся, потирая рукой грудь, и неожиданно спросил: – Оле звонил?
– Хочешь, сейчас позвоню?
– Вот Олю дождусь, и – в клинику, – словно не слыша Сергея, сказал отец и снова посмотрел за окно – туда, где хлестал дождь и гнулись под ветром ветки деревьев.
– А зачем ждать? Мы к тебе приезжать будем. Оля вообще может здесь остаться!
Сердце отчего-то сжалось, заныло, будто предчувствуя беду.
– Мне бы Олю повидать успеть… – глядя в окно и опять не услышав его, грустно сказал отец.
– Пап! – Сергей легонько встряхнул его за плечи и заглянул в глаза. – Мне не нравится твое настроение!
– Мало ли что тебе не нравится! – Отец наконец вышел из ступора, улыбнулся и даже щелкнул Сергея по носу – как в детстве, когда шутя, невсерьез ругал. – Ты лучше скажи, как жить-то дальше собираешься?
– Ну-ка, идите, чай поставьте и стол накройте, – приказал Барышев детям и, когда они вышли, с горечью спросил: – Я что-то делаю не так, папа?
– «Не так» ты уже наделал, Сережа… – голос у Леонида Сергеевича вдруг задрожал, и на глаза, кажется, набежали слезы. – Не обижайся, но я хочу, чтобы ты больше не ошибался. Чтобы знал, что, когда ты оступаешься, больно не только тебе, но и Ольге. Ей даже больнее.
– Я знаю, пап! И больше не оступлюсь. Ты мне веришь?
Дождь за окном неожиданно прекратился, ветер утих и – как бывает только летом, – сразу вспыхнуло яркое солнце.
– Верю, – помолчав, сказал отец. – И Ольга тебе верит. Теперь сделай так, чтобы она поверила в себя…
Он закрыл глаза и повалился Сергею на грудь, будто внезапно, на полуслове, заснул.
– Папа, – потряс его за плечо Барышев. И страшно, дико, понимая неотвратимость происходящего, закричал: – Па-а-а-па!
…Будь оно проклято, это солнце…
Говорят, от резкой перемены погоды у пожилых людей может случиться инфаркт…
Ольга
Куда она могла деться в халате и одной тапке?
Ольга позвонила Сергею, сказала, что не сможет вернуться вечерним рейсом, потом поймала такси и поехала к Надьке домой.
Оставалась маленькая надежда, что, выпрыгнув из окна больницы, подруга все же помчалась к сыну, а не за спиртным.
Надя открыла ей в том же несвежем халате и розовом тапке.
– Ну, слава богу, – облегченно выдохнула Ольга, заходя в квартиру.
Грозовская с равнодушным лицом развернулась и пошла на кухню.
Все равно, все равно не отстану, упрямо подумала Ольга, направляясь за ней. Ведь не бросила же она меня, когда я пропадала, погибала в секте, спасаясь от предательства и одиночества… А ведь секта – это тот же алкоголь, может быть, даже хуже, потому что методики выхода из запоя есть, а вот по выходу из сект – нет. А Надька тогда сначала дурой ее обозвала, а потом сама же и успокаивала, когда Петька едва не погиб, оставленный без присмотра…
На плите в кастрюле варился фирменный Надькин борщ. Ольга приоткрыла крышку и улыбнулась, убедившись, что и косточка там мозговая есть, и шкварки. Грозовский за такой борщ душу бы продал. И это при его любви к заморским деликатесам и приверженности к правильному питанию.
– Ты молодец, Надюш, – садясь за стол, сказала Ольга. – Что из больницы сбежала – плохо, а что борщ варишь – молодец!
Надя посмотрела на нее пустым взглядом, из-за пазухи достала плоскую бутылку виски и, зубами яростно отвинтив крышку, сделала жадный глоток.
Ольга отвела глаза.
Значит, борщ, это так… временное прояснение рассудка, тут же заглушенное алкоголем.
– Что? – усмехнулась Надя. – Смотреть противно?
Она спрятала бутылку обратно под халат и села напротив Ольги, закинув ногу на ногу и обнажив сбитые коленки.
– Почему мы не можем спокойно поговорить? – глядя в ее холодные, с пьяной поволокой глаза, спросила Ольга. – Ты ведешь себя как чужая.
– Потому что я хочу, чтобы меня оставили в покое. Все.
– А что это значит, Надя, – оставить тебя в покое?
– Чтобы меня не трогали. Не отвозили в больницу без моего согласия. Не орали на меня за то, что я сбежала из этой больницы!
– Я на тебя не орала. Я просто пытаюсь понять…
– Ты пытаешься понять то, что тебе понять не дано! – Надя встала и обошла стол, прихрамывая – то ли ей одна тапка мешала, то ли ушиб после прыжка из окна. – И слава богу! Я врагу такого не пожелаю! – закричала она, обдав Ольгу перегаром. – И ты меня, пожалуйста, не учи! Ты на это права не имеешь! Ты любимого человека не теряла!