Всегда говори «всегда»
Шрифт:
– Галина Викторовна! Здравствуйте! Это я! А вы не знаете, где Стас? И дети?.. А то я дверь открыть не могу, стучу-стучу…
– Понятия не имею, где они! – оборвала ее Галина Викторовна. И собралась было захлопнуть дверь.
– Галина Викторовна, простите бога ради, можно я от вас позвоню? – Ольга кинулась к дверям.
– Нечего от меня звонить! У меня не телефонный узел. Вон, за углом автомат – идите, звоните! – буркнула соседка. – Идите, идите, – добавила она, видя, что Ольга все еще топчется на площадке. – Нечего вам тут делать. Уходите сейчас же, а то я в милицию позвоню!
И хлопнула дверью
Ольга сидела на скамейке у подъезда, ворошила ногой опавшие листья и убеждала себя, что вот сейчас Стас приедет и все ей объяснит. А если нет? Если он не приедет? Если случилось что-то ужасное? Может, кто-то из детей попал в больницу? Или Стаса снова избили? Или вообще убили? А детей отправили в детский дом?.. Да нет, что за ерунда? Если бы случилось что-то действительно страшное, ей бы сообщили. В конце концов, у Стаса есть родители, и, уж конечно, ни о каком детском доме и речи быть не может. И вообще: больше с ними ничего плохого никогда случиться не может. Теперь будет лишь одно хорошее.
Вот только почему она не может домой попасть? Где Стас? Где все? Мимо прошел дядечка с портфелем. Кажется, со второго этажа. Эдуард Михайлович? Нет, Михаил Эдуардович.
– Здравствуйте, Михаил Эдуардович!
Михаил Эдуардович глянул затравленно, кивнул:
– День добрый!
И на рысях припустил к подъезду как от чумной.
Ольга еще немного посидела, потом сходила к телефону-автомату за угол. Но телефон, как всегда, был поломан.
Когда Ольга вернулась, дворничиха Фаина, толстая татарка в завязанном крест-накрест платке, шоркала по двору метлой, сгребая в кучу опавшие листья. Увидев Ольгу, охнула, взялась за сердце, руками всплеснула:
– Ай, Оля! Ты? Вернулась?
– Вернулась, – Ольга кивнула. – Кончились мои мучения.
Фаина снова всплеснула руками:
– Ай, Оля, бедная ты, бедная! Они ж только начинаются, мучения твои, вот как!
У Ольги потемнело в глазах. Значит, все-таки что-то случилось.
– Фаина! Что?! С детьми что-то?
– Дети, слава Аллаху, хорошо, ладненькие, здоровы, сладкие! Машенька красавица, невеста совсем, – затараторила Фаина. – И Миша вырос, большой, вчера видела – не узнала его, растет, как на дрожжах…
Значит, дети в порядке.
– Фаиночка, скажите, что происходит? Дома никого, я дверь никак не открою!..
Фаина отвела глаза, скривилась, словно от кислого.
– Ай, Олечка, никогда он мне не нравился! Вот другие говорят – видный мужчина, красивый, богатый, а мне не нравился, нет! Глаза бегают. И говорит нехорошо. Сам вроде улыбается, а вижу – врет, да.
– Кто вам не нравился, Фаина? Кто что говорит?
Господи, да что же за мучение! Почему никто не объяснит ей толком, что тут происходит?!
Фаина зыркнула на въезжающую во двор машину, плюнула:
– Тьфу, шайтан, собачий сын!
Ухватила метлу и зашоркала по асфальту, так ничего и не объяснив.
Ольга тоже посмотрела на незнакомую машину – длинную, блестящую – и с криком вскочила со скамейки: за рулем сидел Стас. Живой, здоровый, даже, кажется, немножко потолстел.
Стас только успел затормозить, а Ольга уже распахнула дверь, сунулась в теплое нутро салона. Она улыбалась сквозь слезы, теребила рукав его пальто, смотрела и насмотреться не могла:
– Стася, родной… Слава богу, ты приехал… Стас, я ждала, я домой попасть не могу, ключ заело… Где ребята? Все хорошо у вас? Я так соскучилась, так соскучилась, боже мой, ты не представляешь…
Стас отодвинул ее, полез из машины. Ольга, не выпуская рукав мужнина пальто, попятилась от двери, споткнулась о бордюр, едва удержалась на ногах. И все говорила, говорила… А потом заметила наконец, что он молчит. И замолчала тоже, уставилась на него, хлопала глазами.
Стас отвернулся, взял со скамейки ее сумку:
– Садись, Оль, в машину.
– Стася? – Ольге стало страшно. – Почему ты ко мне не приезжал? Почему не писал?
– Я писал. – Стас сунул сумку на заднее сиденье. – Давай садись!
– Я тебя ждала. Думала, ты меня встретишь…
– Я думал, завтра.
Отворачивается. Глаза прячет. Почему он прячет глаза?
– Что завтра?
– Вернешься завтра. Мне соседка позвонила, что ты… тут уже. Похудела вроде.
– В тюрьме плохо кормят, Стас.
Ну посмотри на меня, посмотри, наконец! Обними меня, поцелуй! Я так истосковалась, у меня сейчас сердце разорвется! Ничего мне не надо, только прижаться, зарыться носом в воротник, и стоять так, и вдыхать твой запах. Ну посмотри на меня!
Нет. Не смотрит. Открыл переднюю дверь:
– Поедем покатаемся.
Ольга снова вцепилась ему в рукав, попыталась заглянуть в глаза:
– Стася! Я не хочу кататься! Я домой хочу! Я есть хочу! Я в ванну хочу! Я замерзла, Стас! Стас! Посмотри на меня!
– В машине тепло, погреешься.
Как в машине? Почему в машине?
– Стас? Что с детьми?
Может, Фаина наврала? Может, дети больны?
– В порядке дети. Садись.
Хлопнула дверь подъезда. Зарысил по дорожке Михаил Эдуардович – теперь уже без портфеля, зато с авоськой. Шляпу за тулью приподнял: «День добрый!» Да ведь виделись уже! А ему неважно – виделись, нет. Встал у лавочки, вроде как кашне поправляет, а сам во все глаза смотрит, что дальше будет, уши навострил.
Стас покосился на Михаила Эдуардовича, желваки заходили:
– Поехали, поехали, садись! Что ты танцы-то устраиваешь?!
Господи, какие танцы?!
– Обязательно, чтобы весь дом нас слушал? Садись, поедем.
За локоть взял – цепко, зло.
– Стас! Больно, пусти!
– Садись. Поехали!
Она села.
Он газанул и вылетел со двора так, что опавшие листья птичьей стайкой взлетели над мостовой.
Григорий Матвеевич, старенький учитель рисования, увидел только, как машина свернула за угол. Он спешил, как мог, хотел Оленьку встретить, предупредить хотел. И не успел. С самого утра все пошло наперекосяк. Он специально встал ни свет ни заря, чтобы успеть на первый автобус до областного центра, а там уж пересесть на прямой рейс до города, где находилась колония. Благополучно добрался до центра, сделал пересадку, но автобус по дороге заглох, и Григорий Матвеевич потерял почти два часа времени и встретить Оленьку не успел. После он долго ждал обратного автобуса, но автобус пришел опять-таки не по расписанию, с задержкой. От автостанции Григорий Матвеевич чуть ли не бегом припустил к Оленькиному дому, но снова опоздал.