Всегда твой
Шрифт:
— Ничего себе, у нас не было даже одного дня покоя. Ни одной ночи, чтобы насладиться вновь обретенной свободой и статусом соседей по комнате, прежде чем нас настигла драма. Это будут интересные четыре года.
— Ты даже не представляешь, — мрачно отвечаю я, потому что мое волнение по поводу пребывания в АКК только что достигло нуля. Очевидно, что он намерен быть врагом, ненавидеть друг друга вечно, а как я могу это сделать, когда моя кожа все еще накалена и покалывает от нашего противостояния?
Когда
Первый заключался в том, что мы больше никогда не увидимся. Я надеялась, что со временем забуду его или научусь жить без него.
Второй предполагал, что мы снова встретимся, помиримся и станем друзьями, может быть… кем-то большим.
Я мечтала о втором варианте чаще, чем хотела бы признаться. Каждый год с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать, и до последнего дня рождения, который отмечался почти год назад, когда мне исполнилось четырнадцать, я закрывала глаза, задувала свечи и желала, чтобы мы снова встретились и он простил меня.
И может быть, однажды он даже полюбит меня.
Я не представляла себе сценария, при котором мы снова встретимся и он возненавидит меня сильнее, чем в тот день, когда он сказал мне, что хотел бы, чтобы я умерла вместо Астора.
Я не переживу четыре года в таком состоянии.
Я сглатываю ком в горле, сдерживая слезы.
Все должно было пойти не так.
И что еще хуже, те чувства, которые я старалась заглушить годами, надеясь, что однажды они угаснут?
Они вернулись, как будто и не уходили, такие же сильные и мощные, как всегда.
— С тобой все будет в порядке? — спрашивает Нера, ее тон обеспокоен.
— Не сегодня, — честно отвечаю я. — Но когда-нибудь в скором времени, я надеюсь.
— Не могу поверить, что он здесь, — говорит она, качая головой в недоумении, — и, похоже, он действительно ненавидит тебя, Сикс. Ты все еще не хочешь рассказать мне, что между вами произошло?
Как я уже говорила, Нера была рядом, когда я была в самом печальном положении. Она помогла мне вновь обрести уверенность в себе и снова доверять людям, поэтому она знает о Фениксе и о том, что конец нашей дружбы сломил меня.
Но я никогда не говорила ей, почему. Я не могла признаться другому человеку, что он винит меня в смерти своего брата. Я просто не могла смириться с этим, скорее всего потому, что сама несла в себе достаточно вины по этому поводу.
Она знала, что Астор умер, знала, что Феникс ненавидел меня, знала, что это уничтожило
Я качаю головой.
— Глупые детские штучки.
— Это не было похоже на глупые детские штучки, детка. — Она подняла на меня брови с сомнением. — Но тебе не нужно мне рассказывать. Ты просто должна дать мне знать, чем я могу помочь.
Девушка берет меня за руку, и мы вместе идем в класс.
К концу недели я узнала, что он пытался убедить директора Торнтона отменить мое зачисление, используя влияние своей семьи, чтобы добиться этого.
В поединке между нами двумя я не могла выйти победительницей. Но в игре наших семей?
К несчастью для него, моя побеждала всегда.
Торнтон не сдавался.
К концу месяца он попытался обвинить меня в вандализме по отношению к школьному имуществу, надеясь, что меня исключат.
К концу года он превратил мою жизнь в ад. Оскорблял меня, саботировал, подвергал жестокому буллингу. Казалось, он твердо решил сделать так, чтобы я не могла быть счастлива здесь, независимо от того, сколько сил и энергии ему лично для этого потребуется.
Это включало в себя обеспечение того, чтобы никто из парней никогда не подходил ко мне или, не дай бог, не приглашал на свидание.
Макс — первый парень, который открыто проявляет ко мне интерес. Он флиртует во время лабораторных и нагло улыбается мне, когда видит меня в коридоре. Он новичок в RCA, так что, возможно, ему еще не объяснили, что он рискует жизнью каждый раз, когда заговаривает со мной.
Я эгоистично наслаждаюсь вниманием, поэтому не предупредила его. Кто знает, как рано я бы могла раскрыть свой потенциал, если бы не вмешательство Феникса. Но он вмешался, превратив меня в запуганную девушку, которая боится саму себя, боится расцвести, словно цветы весной.
Как будто жизнь будет для меня одной длинной зимой, лишенной мужского внимания и ласки, когда все, чего я хочу, — это поджариться на солнце.
А я часто думаю о том, чтобы поджариться на солнце.
Если отбросить метафоры, то приятно чувствовать себя желанной. Когда кто-то смотрит на тебя глазами, которые дают понять, что ты ему нужен.
Это не та конкретная пара глаз, которая, как мне хотелось бы, смотрит на меня с вожделением, но я мазохистка, раз даже сейчас думаю о нем в романтическом ключе. Думаю, Феникс скорее зарежет меня до смерти, чем прикоснется ко мне.
Мне нужно сосредоточиться на себе, на том, чтобы открыться Максу и понять, есть ли у меня к нему интерес. Как я уже сказала, он милый, и в нем нет ничего плохого.
Но и ничего хорошего в нем тоже нет.
Я говорю себе «заткнись» и снова погружаюсь в то, что говорит Макс, уловив только конец его фразы.
— …со мной?
— Прости, — говорю я, извиняясь и кладя руку на его предплечье, — о чем ты меня спрашивал?
Он снова потирает шею и делает шаг ко мне, тесня меня. Мое сердцебиение учащается, но это скорее от удивления и паники из-за того, что он вдруг оказался так близко, чем от чего-либо еще.