Всегда вместе
Шрифт:
Много времени отнимала подготовка к урокам. Но Хромову никто не мешал. В доме Евсюковых стояла вечерами прочная, нерушимая тишина. Владимирский выполнил обещание и прислал хороший письменный стол.
Школе, урокам, ребятам отдавался Хромов всем своим существом. Входя в класс, Хромов всегда испытывал волнение. Вот этих ребят надо было перенести силой воображения и живым, взволнованным словом к седым вершинам Тянь-Шаня, на улицы и площади Москвы или в угольные шахты Донбасса. Каждый урок был для него радостным откровением, мучительным и трудным поиском.
После
В перемену ребята выбегали на школьный двор, на ледовые дорожки Джалинды, без шапок, в тоненьких рубашках. Они перебрасывались снежками, гонялись друг за другом, боролись, вытряхали потом снег из ушей, из-за воротов, из катанок. «Ну и крепыши!» восхищался Хромов, стоя у коридорного окна, обращенного к реке. Учитель потер обмороженное место на переносице; он и не заметил, когда и как обжег его ветер, оставив круглую ноющую отметину.
Между тем на ледовом поле Джалинды шло сражение. Тиня Ойкин увильнул от огромного зыряновского снежка и ловко влепил снежный ком в лицо «противнику». Тот что-то кричал, очищаясь от снежного крошева и отплевываясь. А Малыш уже влепил крепко сбитый шарик в спину Владимирского.
Низкорослый веселый паренек с чолкой все больше нравился Хромову.
Внимание учителя привлек Кеша. На него сзади набросился Антон Трещенко. Чуть согнувшись, по-медвежьи расставив ноги в неизменных изюбревых унтах, Евсюков рывком сбросил с себя рослого парня, и тот свалился на лед. «Крепкий малый», подумал Хромов.
В стороне беседовали Захар Астафьев и Толя Чернобородов.
Учитель задумался и вспомнил вчерашний разговор с Кешей о Захаре…
Дежурная уборщица вышла со звонком на улицу. Над белой Джалиндой, над снежной тишиной рудника прозвенел тоненький металлический голосок, зовущий школьников в классы. Ребята, возбужденные, раскрасневшиеся, вбегали в коридор, в классные комнаты, рассаживались.
Обычно карту приносил дежурный. На этот раз ее принес учитель.
Это была новая карта. Толстая серая материя, на которую ее наклеили, была свернута в трубку и не имела ни одной морщинки, ни одной продавлинки. Желтая, с несколькими коричневыми сучками, планка была обтесана и отполирована. С двух колечек, красивой перевязью схватывая сверток, шли витые белые тесемки. Казалось, они едва сдерживают массивное свернувшееся тело карты: тронь, и карта рванется вниз, как водопад.
— Особенность этой карты, — сказал Хромов, гладя сверток, как живое существо, — в том, что она говорящая…
Ваня Гладких, снедаемый любопытством, даже привстал со своего места у окна.
— Ни мотора, ни провода, — простодушно сказал он. — Удивительно!
Тиня Ойкин, сидевший на передней парте, пытался заглянуть внутрь трубки и пожимал плечами.
— Тут какая-то хитрость, — шепнул он Зое. — Нас не проведешь!
— Видите ли, — продолжал Хромов, — эта карта говорит только раз в год…
— Точь-в-точь как Захар! — тихонько вставил Трофим.
— …и это случается как раз на испытаниях.
— Чудесная карта! — умилился Митя. — Карта-подсказка!
— Нет, это не карта-подсказка, — сказал Хромов, развязывая тесемки. — Чтобы она заговорила, надо в течение года подолгу и по душам беседовать с нею.
Матерчатая трубка с коротким шумом развернулась, прикрыв коричнево-зеленой стеной учителя географии.
Перед восьмиклассниками словно разостлалось все пространство Родины: с шафрановых гор по зеленым равнинам к голубым морям и океанам синими змейками тянулись реки; круглыми глазками смотрели с карты города…
И ни одного названия, ни одной буквы!
Неведомые города стояли на неведомых реках, неведомые реки впадали в неведомые заливы, моря и океаны.
— Чистенько сделано! — воскликнул Борис Зырянов.
— Немая карта. Люблю! — проговорил Трофим. Глаза у него загорелись, и он поднял руку.
Хромов заметил, как дернулась рука у Захара.
— Ты что? — спросил учитель у Трофима.
— Отвечать.
— Троша, ты пропал! — скорчил жалобную гримасу Гладких. — Разве все упомнишь!
— Вот тебя-то мне и надо, — сказал Хромов и протянул Ване указку: — Ответь сначала на вопрос сверх программы…
Ваня стоял ни жив ни мертв и смотрел на немую карту с боязливым уважением.
— Расскажи, какие поселки, реки, хребты находятся между нашим рудником и Загочей.
Ваня сначала уставился в карту, потом убрал со лба рыжий чуб и повернулся к учителю:
— Где?
Учитель повторил вопрос. Гладких мгновенно ожил, веснушки на его лице засияли.
— Переправляемся через Джалинду в Заречье, — уверенно заговорил он. — Проходим кедровник. Подымаемся по Верблюжьей сопке. Как перевалим — тут и новое зимовье, как раз у Кабарожьего ключа. — Тут для ночевки самое благодатное место…
— Ну, ну, покороче, — добродушно пожурил учитель: — ты уж и о ночевках…
— А дальше, — заторопился Ваня, — самый тяжелый подъем, километров, однако, на шесть-семь, — это через сопку Гривастую… Не успеешь отдохнуть — глянь, надо подыматься на Сохатиный хребет. А за ним, у распадка, [3] старая зимовушка… А потом…
— Довольно, довольно… Вот видишь, все хребты, ключи и распадки знаешь.
— Так ведь я, Андрей Аркадьевич, этой дорогой, наверно, раз двадцать проходил.
3
Распадок — узкая долина.
— Знаю. Нам нужно и мыслью и сердцем пройти так всю Родину — от края до края. Увидеть за этими черными кружками огни наших заводов, услышать шум улиц и площадей, почувствовать биение большой и интересной жизни нашей страны. Увидеть за синими ленточками рек пароходы с лесом и зерном, новые гидростанции, плотины, судоверфи… Что ж, давайте путешествовать!.. Поедем на запад, в Москву…
Весь класс втянулся в эту игру-учебу.
Хромов прохаживался между партами.
— Ты что делаешь? — вдруг спросил он Гладких, не оборачиваясь к карте.