Всегда вместе
Шрифт:
С поселковыми женщинами пришла Клавдия Евсюкова. И Хромов в который раз подивился ловкости этой хрупкой женщины, силе ее маленьких рук и тому, как хорошо она умеет все делать.
Они встретились на лестнице. По ней туда и сюда стремительно проносились взрослые и ребята, затаскивая на второй этаж мебель, приборы, книги и спеша обратно.
Руки Евсюковой были заняты свертком с картами.
— И вы, Клавдия Николаевна!
— И я! — в тон ему ответила женщина и с тревогой спросила: — Кешу моего не видали? И Назара?
— На
Евсюкова мотнула головой, отбрасывая упавшие на лоб волосы:
— Отстоят дамбу. А вот вы на вечер выпускной приглашали в пятницу: теперь уж не до него будет.
— А ну те-ка, посторонитесь!
Тяжело дыша, мокрая, растрепанная, подошла Марфа Ионовна Боровикова. Одной рукой она обняла огромный голубой глобус, в другой за веревку тащила свою козу, казалось вышедшую из морских пучин.
— Чуть, милые, от деда не унесло, — сказала Марфа Ионовна. — А стайка какая пропала… Как раз к дедкиному празднику справили!.. Ну, Клавдия, я пойду наперед, а ты Машку мою подгоняй, а то она от воды сдурела.
Женщины заторопились.
Хромов посмотрел им вслед и подумал: «Как дорога им школа!.. Разве не отстоим? Будет, будет вечер! Как назначили, так и будет!»
Когда Кеша и Захар возвращались с дамбы, школа уже была в безопасности.
Измокшие, но радостные подымались друзья по крутой улочке на самое верхотурье Новых Ключей. У дома Евсюковых они, не сговариваясь, обернулись и долго смотрели вниз, в котловину.
Весь поселок лежал у ног юношей. Укрощенная Джалинда убирала свои воды с побережья.
Кеша и Захар видели, что повреждения, нанесенные вскипевшими водами, исправлены, что опять, подчиненная разуму и воле людей, спешит вода по сплоткам на бутару. Снова готовы были замелькать лопаты и гребки, готов был заблистать драгоценный металл, нужный их стране, их народу… И школа готова была принять их в свои стены…
Мокрые, в разбухшей одежде, они обнялись и стояли так, не сводя глаз с поселка.
— Итак, весенние испытания мы выдержали, — сказал Кеша и улыбнулся медлительной своей улыбкой.
И Захару было понятно, что Кеша имел в виду не только литературу и математику.
Ливень прекратился. Тучи над Новыми Ключами разомкнулись, и сквозь черную облачную рвань ринулись к мокрой земле, к сопкам, к соскучившимся по солнцу людям горячие, ослепительные лучи.
27. Всегда вместе!
Прошел еще один год. И вновь наступила весна. Весна 1941 года.
И опять по склонам сопок, словно живые существа, поползли лиловые дымки расцветающего багульника.
И когда выпускница Зоя Вихрева, стройная девушка, которой только косы, спадавшие опереди на плечи, придавали полудетский вид, — когда Зоя поставила на стол экзаменационной комиссии кувшин с цветами, тогда весна вместе с солнцем вошла в стены школы. Солнце играло в тщательно приглаженных, но таких же огненных вихрах Вани Гладких. Солнечные лучи падали на русую чолку Малыша. Быстрые зайчики пробегали по новому галстуку Трофима Зубарева. Шаловливые блики трепетали на бронзовом лице Иннокентия Евсюкова.
Стремительно пролетали последние дни — дни испытаний.
Последняя школьная весна!
Наступил день выпуска.
У дверей учительской Хромов увидел десятиклассников; они громко спорили с дедом Боровиковым.
— Петр Данилович, — размахивал молотком Борис Зырянов, — да вы не беспокойтесь, сами все сделаем.
— Разве мы маленькие! Нянька, что ли, нам нужна! — тянул недовольно Антон Трещенко. В руках у него была кумачевая лента.
— Товарищ Боровиков может безмятежно отдыхать, — говорил Трофим Зубарев: — наш дворец будет прибран, сцена сооружена. Наблюдение за порядком возлагается на специальных дежурных.
— У вас же больное сердце, Петр Данилович, — заметил Малыш.
— Ну, коли так, — согласился дед, — тогда я пойду маленько отдохну.
В учительской царило оживление. Председатель комиссии Геннадий Васильевич заготовлял с директором пригласительные билеты. Учитель математики был неспокоен.
— Татьяна Яковлевна, — осведомился он, — вы проверили — наварила Марфа Ионовна бражки?
— Ах, Геннадий Васильевич, конечно! Как вы можете сомневаться!
Добровольская села на диван между Варварой Ивановной и Альбертиной Михайловной и, застенчиво прикрывая книгой восторженное лицо, прошептала:
— Ах, мне кажется, что мне сегодня шестнадцать лет! Я так счастлива…
Через секунду она подлетела к Горкину, наклонилась и поцеловала его в лоб:
— Ах, Спиренька, деточка!
Горкин, немного обескураженный, сконфуженно поглядел на Шуру Овечкину. Девушка добродушно пожала плечами, в черных ее глазах Горкин прочел: «Что поделать, ведь это же Мамочка!»
Из-за перегородки, отделяющей учительскую от директорского кабинета, раздался голос Платона Сергеевича:
— Варвара Ивановна, Александра Григорьевна! У вас почерки хорошие. Помогите аттестаты писать.
Солнце скрывается за сопками. Огромным костром догорает закат. Стрелки часов в школьном коридоре подходят к восьми. Начинают собираться ребята, родители, рудничные гости. Митя Владимирский приходит в сопровождении отца, Кеша — с Назаром Ильичом и Клавдией Николаевной.
Появляются испытанные друзья школы — Семен Степанович, Альбертина Михайловна, Кузьма Савельевич, дед Боровиков.
И ребята, и родители, и гости рассматривают развешанные на стенах гостеприимные приглашения, присланные из Москвы, Ленинграда, Томска, Иркутска, Владивостока. Плакаты зовут выпускников в аудитории горных, медицинских, юридических, транспортных, педагогических, текстильных институтов.