Всегда возвращаясь домой
Шрифт:
Мой отец был «человеком, не имевшим Дома», и отец моей дочери – тоже, так что только через свою бабушку, мою мать, Экверкве могла считаться жительницей Долины и дочерью Дома Синей Глины. Однако об этом в хейимас не было сказано ни слова, и дети ни разу не дразнили мою дочь получеловеком или полукровкой. Я думаю, действительно со временем из Долины исчезла некая болезнь, поразившая ее тогда, когда там подолгу жили люди Великого Кондора. Некоторые, впрочем, так и остались искалеченными, как моя мать, например; однако и они больше уже не были больны.
Эзирью не пожелала сохранить свое прежнее имя, а приняла имя Тень, и мне довольно долго казалось, что она и правда хочет стать тенью, то есть как бы одновременно существовать и не существовать. Она была все время страшно напряжена, не верила ни в себя, ни в других людей. Она
Однако она уже начинала кое в чем разбираться и довольно быстро осваивалась; и хотя многие еще не совсем доверяли ей, как и она им, большинство жителей Синшана успели полюбить мою подругу за ее добродушие, искренность и щедрость, а кое-кто даже особенно чтил ее именно потому, что она была женщиной народа Дайяо. Такие люди говорили:
– Это первая и единственная женщина из племени Кондоров, что сама пришла к нам; она сама по себе великий дар.
Прожив примерно год в доме Высокое Крыльцо, Тень однажды заявила мне:
– Жить в Синшане легко. И быть здесь легко. В Саи было тяжело; там все тяжело – даже просто быть. А здесь легко!
– Работать здесь тоже тяжело, – возразила я. Мы с ней как раз сажали хлопок на поле Амхечу. – Ты небось никогда так тяжело не работала в Саи. А я там вообще ничего не делала, разве что занималась этим проклятым шитьем.
– Нет, я не об этих трудностях говорю, – попыталась она объяснить мне. – Животные ведь живут легко? Они же не создают себе сами лишних трудностей в жизни? Вот и здесь люди живут – как животные.
– Как онтик, – сказала я.
– Да. Пусть онтик. Здесь даже мужчины живут легко, как животные. Здесь все принадлежат всем. У Дайяо мужчина принадлежит только себе самому. И считает, что все остальное тоже принадлежит ему – женщины, животные, разные вещи и даже сама Вселенная.
– У нас это называется «жить вне мира», – сказала я.
– Там очень тяжело жить! – продолжала она. – Тяжело – и мужчинам, и всем остальным.
– Ну а что ты думаешь о мужчинах Долины? – спросила я.
– Они мягкие, – сказала она.
– Как это «мягкие»? Как заливное из угря? – с улыбкой спросила я. – Или мягкие, как поступь пумы?
– Не знаю, – сказала она. – Они странные. Я никогда не пойму ваших мужчин!
Но это оказалось впоследствии не совсем так.
Все те годы, что я прожила в Саи – до замужества и после, – порой мне все же вспоминался мой троюродный брат Копье, но не с болью и гневом, как когда я покидала Долину, а с каким-то ноющим чувством, которое было мне отчасти даже желанно и приятно, потому что не походило ни на одно из тех чувств, которые я испытывала в Саи. И хотя Копье сам отвернулся тогда от меня, все же и в детстве, и в юности нас с ним всегда тянуло друг к другу, ибо это сердца наши выбрали друг друга, и, несмотря на то что он был от меня далеко и я не могла тогда даже надеяться когда-либо увидеть его вновь, он по-прежнему был как бы частью моего существа, частью Долины, он всегда был у меня в сердце, друг души моей. Иногда, особенно в последние месяцы беременности, я подумывала о смерти, как это часто бывает у женщин, занятых только мыслями о предстоящих родах; и когда я думала о своей собственной смерти, о том, что могу умереть в этом чужом краю, далеко от Долины, и лечь в эту бесплодную каменистую землю, меня охватывало такое безнадежное отчаяние и слабость, что сердце и сейчас сжимается, как тогда, стоит мне вспомнить об этом. В такие плохие дни мне иногда помогали мысли о высокогорных лугах, о трепещущих тенях метелок овса на скалах и еще, конечно, воспоминания о том, как Копье сидел тогда на берегу Малого
Сестра Копья, которая в детстве звалась Пеликаном, а теперь получила имя Лилия, жила в их прежнем доме в Мадидину, выйдя замуж за человека из Дома Обсидиана, но сам Копье, когда Общество Воителей прекратило существовать, перебрался в Чукулмас. В год, когда я вернулась домой, под конец сухого сезона он снова переселился в Мадидину, в дом своей сестры. Мы с ним впервые встретились, когда он пришел в Синшан на Танец Воды.
В тот год и я участвовала в Танце Воды. Я исполняла Танец Оленьих Копыт, когда увидела Копье в окружении людей из Дома Синей Глины; Экверкве с Тенью тоже были там. Закончив танец, я подошла к ним. Копье поздоровался со мной и сказал:
– Какое хорошее у тебя теперь имя – Женщина, Возвращающаяся Домой. Неужели тебе снова придется куда-то уходить отсюда, чтобы его оправдать?
– Нет, – сказала я, – я учусь оправдывать свое имя, живя на одном месте.
Я видела, что ему очень хочется спросить меня о том, чего я так и не сказала ему тогда, осенним вечером в винограднике, много лет тому назад: о том, что в душе своей я дала ему новое имя. Он так и не спросил меня об этом, ну и я ему называть это имя не стала.
После Танца Воды он стал часто бывать в Синшане. Он был членом Цеха Виноделов, славился как ловкий виноторговец и работал на винокурнях обоих городов.
Несколько лет он прожил с какой-то женщиной в Чукулмасе, однако они так и не поженились. В Мадидину он жил один, в доме своей замужней сестры. Когда я начала вновь часто видеть его в Синшане, я вскоре поняла, что он пытается придумать, как ему превратить нашу старую дружбу во что-нибудь новое. Это меня тронуло, потому что я была благодарна ему за то чувство, воспоминания о котором так помогли мне в чужой стране, где я тогда боялась умереть, а еще его внимание мне попросту льстило. Гордость моя была когда-то сильно уязвлена тем, что он от меня отвернулся, и старая рана еще не совсем зажила. Однако теперь он не был мне особенно нужен – ни как друг, ни тем более как любовник. Он был красивым стройным мужчиной, но я все еще чувствовала в нем Воителя. Он был слишком похож на мужчин Дайяо. Нет, не на моего отца, ибо тот хоть и был Истинным Кондором и солдатом всю свою жизнь, но по характеру и складу ума вовсе воякой не был. Копье куда больше походил на моего мужа Дайята, который ни разу и не участвовал ни в одном бою, однако всю свою жизнь превратил в войну, в непрерывную цепь побед или поражений. Большая часть мужчин, состоявших некогда в Обществе Воителей и оставшихся в Долине, приняла новые имена, однако Копье свое прежнее имя сохранил. И теперь, глядя на него, я замечала, как беспокойны и тоскливы порой его глаза; нет, он не смотрел на мир ясным взором пумы. Я придумала для него тогда неправильное имя; имя Копье подходило ему куда больше.
Окончательно убедившись, что он интересует меня разве что как старый приятель и родственник, я уже спокойно принимала его у нас в доме, да и Тень всегда была рада его видеть. Это меня немножко беспокоило. Умная, своенравная, обладавшая сильной волей Эзирью, часто в Саи получавшая нагоняй из-за своего непослушания или дерзкого поведения по отношению к «старшим», здесь была нежной и мягкой, настоящей Тенью, вечно нерешительной, с вечно потупленным взором. Именно такое поведение и нравилось моему братцу. Может быть, он пытался заставить меня ревновать, но не только: ему явно нравилось разговаривать с Тенью. Тот, кто всю свою жизнь превращает в войну, первым делом, по-моему, бросается в бой с человеком другого пола, стремясь подчинить его, одержать победу. Тень была слишком умна и слишком великодушна, чтобы желать подчинить себе Копье или кого бы то ни было, и, кроме того, знания и воспитание, которые она получила среди Дайяо, уже подготовили ее к участи побежденного, «любящего противника». Мне не нравился тот важный, напыщенный вид, который Копье напускал на себя в ее присутствии. Однако она со времени своего появления в Синшане становилась все сильнее; и в ее глазах теперь было куда больше от взгляда пумы, чем в его. Я подумала, что если так будет продолжаться, то Синшан сумеет навсегда убить в ней рабыню-онтик, никогда даже и не узнав, что она ею была.