Всего четверть века
Шрифт:
— Перепился, — сказала Вера.
— Нет, я совсем не пьян. Я знаю, мы будем замечательно счастливы в новой наступающей жизни.
— Ура! — закричал Олег, и все к нему присоединились.
Сквозь крики Сергей пытался ещё что-то произнести, но его уже не слушали. Всё было сделано, всё было сказано.
— Па-а домам! — рявкнул Олег командирским голосом и первый поднялся, но не одеваться пошёл, а снова к роялю, чтобы выдворить нас гусарским маршем.
ОружьемПод эту лихую музыку мы и направились в прихожую. Девушки натягивали резиновые ботики, а ребята стояли возле них с шубками.
— Я сама, — сказала Аргентинцу девушка из торговой семьи и взяла из его рук свою котиковую шубу.
— Ну почему же?.. Я помогу.
Девушка посмотрела на него и переменила решение.
— Ну, если вам так хочется…
И отдала шубу.
Аргентинец, отнюдь не похожий на изящного кабальеро, неловко натянул шубу на её широкие плечи.
Помню, я подумал, что это он с досады на «вдову» толстухе свои услуги предложил, и посочувствовал мысленно. Однако жалел я, как оказалось, зря и посмеивался напрасно, когда Аргентинец проводить толстуху вызвался. Впрочем, намерение это она ему подсказала, когда мы вышли из подъезда и в последний раз толпились, прощаясь и расходясь в разные стороны.
— Вы меня, пожалуйста, не провожайте, я очень близко живу, — так она ему намекнула.
— В самом деле? Где же?
Оказалось, им по пути. И путь этот затянется года на два, до той самой роскошной, со скандалом, свадьбы, которую я уже описывал. Однако оба они, и Аргентинец, и Надя — я, кажется, забыл сказать, что толстую девушку звали Надя, — находились в то время на периферии нашей компании, и об отношениях их многие не подозревали, да и сам я узнал случайно, однажды в Сочи, на рынке.
Они там мясо на шашлык покупали, а я шатался просто так, сухое вино из бочки пил и вообще любопытствовал. И получилось, не напрасно. Проник в тайну. Конечно, скрыть истину было невозможно. Надя сразу это признала и рассмеялась моему глупому виду — ведь я глаза вытаращил, их вместе увидав, — но Аргентинец был крайне смущён и встречу сначала воспринял как неприятную.
А потом мы чудесно провели день в посёлке, где они комнату снимали. Забрались на гору, в лес, на поляну, откуда и берег был виден в обе стороны, уступами спускающийся к морю, и море бесконечное, сливавшееся вдали и с небом и с дальними, в дымке берегами. Просторно было и радостно. Под пахучими соснами жарили мясо и запивали красным, пропитанным мускатом вином.
Вообще об этих радостях юга, о море, вине и кипарисах с таким избытком наговорено и написано, что удивляешься даже, насколько всё это действительно прекрасно. А почему? Почему восхищаются и не преувеличивают? Почему там особая радость возникает, счастливое единение с жизнью чувствуешь? И стремишься, одежду сбросив, в это огромное море, из которого миллиарды лет назад наши предки вышли, если, конечно, не врёт наука? Почему особенно радуемся, когда входим в море, а не выходим из него? И вообще, почему всю жизнь вперёд стремимся, а по прошлому тоскуем? Почему преуспевший горожанин слезу смахивает, родную деревню, где он по росе босиком бегал, вспомнив? Сто тысяч почему… И дуракам только кажется, что они все ответы знают…
И мы устремились в море. И вот что интересно. Когда спустились с горы, чтобы войти в древнюю купель, и разделись, оказалось, что Надя вовсе не толстуха. Одежда её подводила, а природа облагораживала. На самом деле была она не толстая, а из тех, кого мощными называют, и здесь, в пене морской, выглядела почти величественно, так, что мне вспомнились слова Марины из горьковского Самгина, запавшие с подросткового возраста, когда я преждевременно эту книгу прочитал: «Какой мужчина нужен, чтобы я от него детей понесла?»
Я невольно сравнил Надю с Аргентинцем. Он, однако, смотрелся не так уж плохо. Он и сейчас ничего, седой, но не лысый и не очень толстый… На берегу Аргентинец признался мне, что стесняется не самой их любви, а того, что у Нади больше денег и она тратит их, не позволяя ему доставать из кармана свой тощий кошелёк. Это его мучило, и только через много лет, вспоминая Надю с благодарностью, Аргентинец сказал мне:
— Наверно, я порядочным дураком был. Мне в её щедрости унизительное виделось, а ей просто безразлично было, кто больше тратит, она любила меня… А у меня гордость…
Потом мы сидели на скамеечке на крошечном полустанке и ждали «матрису», местный поезд, на паровой ещё тяге, которым я должен был уехать. Взошла луна, посеребрила море, и оно мерцало спокойно в десяти шагах от железнодорожной насыпи. Надя положила голову на плечо Аргентинцу, видно было, что им пора уже остаться вдвоём, и я хотел, чтобы поезд пришёл скорее, и завидовал им…
А через полтора года мы с Аргентинцем наблюдали на Надиной свадьбе усмирение жениха. Аргентинец чувствовал себя скверно, к торту из цветущих роз не притронулся и, как только гости набрались достаточно, чтобы можно было уйти, не привлекая внимания, толкнул меня под столом.
— Пойдём, а?
И мы ушли.
Дом Надиного отца стоял недалеко от реки, и Аргентинец предложил спуститься на набережную. Я согласился.
Река замёрзла, но кое-где темнели ещё и клубились паром широкие полыньи. Аргентинец остановился у парапета и достал из кармана плоскую коробку, обтянутую синим бархатом.
— Что это?
— Свадебный подарок.
Он открыл коробку, там были уложены в шёлк шесть серебряных чайных ложек.
— Не отдал? Почему? — спросил я, хотя догадывался.