Всего лишь пепел
Шрифт:
— Слов-то каких набрался: «богослужение»! — подтрунил над подчиненным Пузынёв, но заметив, что тот смутился, успокоил: — Ладно, служи, если что заметишь, сразу сообщи мне.
Он заварил кофе и устроился в гостиной у телевизора смотреть новый боевик, кассету с которым взял у дежурного в горотделе. На середине фильма уснул, и разбудил его сержант, отрапортовавший через приоткрытую дверь о движении на дороге. Пузынёв встрепенулся, посмотрел на мерцающий пустой экран, потом вскочил и выбежал на улицу. Сержант поджидал его у крыльца.
— Что там? — Василий Петрович указал рукой в сторону ворот.
— Несколько минут назад в деревню проследовали две черных «Волги», два черных микроавтобуса, непонятный черный фургон и еще автозак, — сержант на мгновение задумался и добавил: —
— В черном фургоне наверняка специальное оборудование, а ты молодец, — похвалил Пузынёв сержанта и сам, словно помолодев, расправил грудь, — иди, наблюдай дальше.
«Вот и все, — подумал он, когда остался один, — хотя Карл Маркс и утверждал, что мир никогда не удавалось ни исправить, ни устрашить наказанием, но иных методов никто еще не изобрел. Посмотрим, в пору ли вам придется мое наказание?»
— Не все коту масленица, — добавил он вполголоса, подражая интонации деда Коли, — Так ты, дедуля, говорил? Так! Теперь скоро. Немного совсем осталось…
Однако ожидание растянулось на несколько часов. Василий Петрович пробовал читать газеты, завезенные из города. Но статьи мало отличались друг от друга и словно под копирку были списаны с показаний мошенников, и держателей притонов, т.е. от начала до конца были приправленной сиропчиком туфтой. От такой «журналистики» его тошнило на работе. Ага, вот журналист Тунецкий из местной газетенки, конечно же, с комплексом Наполеона, ругает на чем свет стоит всех подряд: от всемирного Пушкина до местного прозаика Колобова, намекая на собственную гениальность. А сам мерзавец, каких еще поискать, клейма негде ставить! У Пузынёва имелась на него целая папочка в сейфе: какой только грязи там нет, но, как говорит президент «все, что не запрещено законом, разрешено». Пусть пока порадуется, в нужный момент прихлопну, как клопа. Пузынёва утешила эта мысль. Впрочем, у него нашлось бы немало поводов ненавидеть и других представителей местной прессы, особенно после известных событий в Больших Росах. Он отбросил газеты поближе к камину, пока еще ожидающему вечернюю огненную жертву, и вышел во двор. Зажмурился, обнаружив белоснежный ворсистый ковер из снежинок. Но такой неуверенно-тонкий, что ему хотелось спеть «вечную память», будто небо, едва уронив его на землю, тут же про него забыло. Василий Петрович, выписывая хаотичный узор из следов, добрел до сарая в углу участка, где высилась груда привезенных недавно березовых чурок — крупных, под один размер, аккуратных, как бочонки лото. Он ухватил вогнанный в березовую колоду топор и попытался его вытащить. «Да, здоров бродяга-сержант», — восхитился он, покрываясь испариной. Увы, этот «меч в камне» ему не покорился. Что это значит? — Здравствуй, старость! Василию Петровичу стало грустно. Но уж нет! Он отыскал в сарае тяжелый молоток, выбил топор из чурки и начал с остервенением рубить дрова. Подошел сержант, понаблюдал, и дал совет:
— Вы бы не вередились, товарищ подполковник, тут есть кому поработать.
— Что, не царское это дело? — усмехнулся Пузынёв.
— Вроде того, — согласился сержант.
— А вот и неправда! — Василий Петрович выровнял березовый бочонок, нацелился и ловко рассек ее на две части, — Цари любили физический труд и не чурались топора. Я слышал, что и Николай II и его отец Александр III с удовольствием рубили дровишки. А Николай, когда зимой разгребал снег, так за час с такой работой справлялся, с которой два солдата не управились бы с утра до обеда. А ты говоришь: не царское дело! Что это там? Что за шум? Машины?
— Похоже на то, — согласился сержант.
— Дуй к воротам! — скомандовал Василий Петрович.
Он утер со лба пот и замер в ожидании.
— Эти же машины, того, уехали! — доложил подбежавший сержант.
— Уехали, — эхом повторил Василий Петрович, — и все наши бедки с собой увезли. Бедки-конфетки!
— О чем вы, товарищ подполковник? — сержант взглянул на него с удивлением.
— Да так, о своем, — чуть слышно проронил Василий Петрович — о своем.
Он сгреб ногами раскатившиеся по земле поленья и вышел за ворота. Машины уже скрылись за уклоном дороги. Он двинулся
На последнем, двухсотом шагу он остановился и вытянул шею, словно надеялся что-то разглядеть впереди, потом повернул обратно. Идущего из деревни человека заметил практически сразу. С такого расстояния невозможно было разобрать, кто это — женщина или мужчина? Но прояснить это следовало как можно скорее, и он прибавил темпа. Пешеход оказался красивой темноволосой девушкой лет двадцати, с тонкими, аристократическими даже, чертами лица — очень расстроенной, если не сказать — испуганной.
— У вас что-то случилось? Может быть нужна помощь? — спросил Василий Петровичи и подумал: узнает ли его девушка, ведь он мелькал тогда, в день пропажи ОМОН, рядом с начальством.
— Да, — согласилась та и размазала по щеке слёзы, украсив лицо темным разводом, — мне в город надо. Как тут ходят автобусы?
— Да кто их знает, эти автобусы? — пожал плечами Пузынёв и мысленно констатировал: похоже, не узнала. — Я бы и сам довез, коли мог, — продолжал он, — а что все-таки случилось? Пойдемте, я провожу вас до шоссе, зовут меня Василий Петрович.
— Я Ульяна, — девушка взглянула на Пузынёва, в ее выразительных карих глазах читался страх, — у нас произошло дикое недоразумение, приехали какие-то спецслужбы, всех людей вывели из храма под дулами автоматов, обыскивали все подряд: и храм, и дома и даже сараи. Требовали показать, где прячем ядерное оружие. Какой-то отвратительный субъект, никому из наших неизвестный, зачем-то притворялся одним из нас, бегал, во все тыкал пальцем, кричал про оружие, террористов. У дома, где наши матушки живут, указал на тайник с оружием…
— Прямо уж тайник? — сыграл удивление Василий Петрович и подумал: «В Затылке, похоже, я не ошибся».
— Да какое там оружие? — с возмущением воскликнула Ульяна. — Несколько ржавых патронов, наверняка сам и подбросил. Ничего, он за гнусную ложь получил свое.
— Что вы имеете в виду? — насторожился Василий Петрович.
— А вот что, — Ульяна, преодолев волнение, сквозь слезы улыбнулась. — Этот субъект начал кричать, мол, братья и сестры, на нас страшный грех, грех терроризма, давайте дружно во всем покаемся компонентным органам, и спасем свои души. Тут матушка Анна Васильевна и говорит ему:
«Ай-яй-яй! Стоит по самую шею в угольях раскаленных, а других каяться призывает. Прости ему, Господи, не ведает, что творит! Совсем у бедолаги в головушке помутилось»
И тут началось. Гнусный тип вдруг начал широко зевать, озираться по сторонам, хихикать и нести всякий бред про какого-то подполковника и папочку с голубой каемочкой…
— Какую папочку? — растерянно промямлил Василий Петрович, холодные мурашки поползли по его спине.
— Да никто ничего не понял, бред он и есть бред. Одним словом, сошел вдруг этот дядька с ума. Стал бросаться на охрану, стараясь укусить, его сковали наручниками и увели в машину. Матушка Анна Васильевна и говорит:
«Теперь ясно, кто на нас донёс? Освобождайте всех!»
Но не тут-то было. Следователь заявил, что до полного выяснения все подозреваемые будут задержаны. Сначала на мужчин стали надевать наручники, даже на батюшку, потом и на некоторых женщин, на которых прежде указывал сумасшедший тип. Когда взялись за Анну Васильевну и Анфису Сергеевну, Макарий, уже посаженный в машину, разорвал наручники, выставил в машине дверь и бросился спасать наших матушек. Пятерых военных он разбросил по крышам сараев, одного, самого главного закинул высоко на дерево. Это, по-видимому, нас и спасло. Повисший вниз головой начальник не сумел дать толковой команды, а так бы всех нас и постреляли. Но тут Анна Васильевна строго попросила Макария не озорничать, дескать, пускай забирают, скоро все прояснится. Он тут же успокоился и сам дал надеть на себя наручники. Вот так, всех погрузили в машины и увезли. Остались мы с мамой и еще несколько женщин и стариков. Я вспомнила, что у меня в городе знакомый есть, тоже милиционер, решила к нему поехать, вдруг он поможет?