Вселенная против Алекса Вудса
Шрифт:
— Честно говоря, твоя мама мне сразу показалась прибабахнутой. Так что можешь не объяснять.
Мистер Питерсон не очень-то следил за своим языком.
— Она говорит, что в некоторых обстоятельствах бунт — это правильно, — продолжил я. — И что, судя по Библии, из Бога довольно никудышный начальник. Что если бы она была ангелом, наверняка бы тоже уволилась.
— Ну да, ну да. «Лучше править в аду, чем пресмыкаться на небесах».
— Именно! — обрадовался я. — Как вы хорошо сказали! Хотя мама не то чтобы хочет править. Она просто не приемлет иерархических отношений. Кроме как в нашей семье, тут все по-другому. В общем, я это к тому, что Люси совсем не злая. Кошка как кошка. И если бы, чисто гипотетически, на нее кто-нибудь напал, то я был бы вынужден заступиться. Мне кажется, это нормально — заступиться, если кого-то обижают, а этот кто-то не может за себя постоять?
— Конечно. Из любого правила есть исключения.
— То есть если вас поставить в безвыходное положение, вы тоже перестанете быть пацифистом?
Мистер Питерсон задумчиво пошевелил бровями.
— Знаешь, парень, иметь моральные устои — не значит делить мир на черное и белое. В нем немало серых зон. Думаю, тут бы твоя мама со мной согласилась.
— Понятно, — кивнул я.
Не исключаю, что я сейчас пересказал содержание нескольких разговоров, а не какого-то одного. Теперь уже не вспомнить, что и когда именно мы с ним обсуждали. Но это не так уж важно. Важно другое: в тот день я вопреки худшим ожиданиям обнаружил, что вовсе не воспринимаю свое наказание как наказание. Мистер Питерсон, может, и был, как говорили в поселке, не в себе, но из общения с ним я выносил куда больше, чем из разговоров с мамой.
Когда мы покончили с письмами и мистер Питерсон вышел выкурить свою странно пахнущую папироску, я сел просматривать папку с архивом писем. Список файлов казался бесконечным. Поймите меня правильно, я не то чтобы лез куда не следовало: мистер Питерсон сам попросил меня сохранить письма в этой папке; если бы он не хотел показывать мне архив, зачем бы это сделал? Кроме того, я думал, что найду в письмах что-нибудь поучительное.
Первым делом я решил проверить, сколько всего в архиве писем. Их было несколько сотен, рассортированных по годам и месяцам. Я прочитал пару-тройку с интересными заголовками, закрыл папку и выключил монитор. Потом машинальным жестом перевернул мышку — я всегда так делаю, когда сажусь за новый компьютер. Мышка была новой модели, с красным лазерным лучом вместо шарика, следовательно, ее изготовили не китайские крестьяне с завода Роберта Асквита, а кто-то другой.
Потом я немножко покрутился в компьютерном кресле.
На одном из поворотов я заметил на стене у книжных полок фотографию. Других фотографий в комнате, а может, и во всем доме не было. Я встал с кресла и подошел поближе. Я не собирался шпионить, просто мне стало любопытно.
Со снимка лукаво улыбалась женщина лет тридцати, чуть моложе мамы, в черном беретике на коротко стриженных волосах.
— Это ваша дочка? — вежливо спросил я мистера Питерсона, когда он вернулся в гостиную.
То есть это я думал, что мой вопрос прозвучал вежливо. На самом деле его вообще не следовало задавать. Я сразу это понял. По атмосфере.
Я объяснюсь. Мама, конечно, говорила мне, что он «один в целом мире», но я думал, что он после смерти жены просто живет один. Откуда мне было знать, что он абсолютно одинок в буквальном смысле слова? Я рос с убеждением, что практически у всех людей (у других людей) полно молодых и старых родственников, рассеянных по всей стране или даже за границей. Я не узнал на фотографии покойную миссис Питерсон, потому что представлял ее себе не такой. Почему-то мне не приходило в голову, что мистер и миссис Питерсон когда-то были молоды. Да и фотография не выглядела старой. Короткая стрижка, наклон головы — все это придавало миссис Питерсон поразительно современный вид.
Оказалось, что снимок сделан в 1970 году на антивоенной демонстрации в Вашингтоне, через пару лет после того, как мистер Питерсон вернулся из Вьетнама с покалеченной ногой и Пурпурным сердцем — это такая медаль, которой награждали американских солдат, раненных при исполнении воинского долга, — только мистер Питерсон владел ею недолго, потому что зашвырнул ее в Тихий океан со скалы в Орегоне. Миссис Питерсон, которая тогда еще не была миссис Питерсон, находилась в Америке по студенческой визе. В 1971-м, когда ее депортировали, мистер Питерсон уехал вместе с ней. Родина его окончательно достала. На память он оставил себе эту единственную фотографию, потому что на ней миссис Питерсон выглядела другой, не такой, как в последние дни жизни в больнице, — потерявшей волосы и вполовину исхудавшей. Он хотел запомнить ее такой, какой она была на этой фотографии.
Раз уж я взялся рассказывать эту историю, нужно добавить, что из-за проблем с фаллопиевыми трубами миссис Питерсон не могла иметь детей, и по этой причине мой вопрос про дочку прозвучал особенно бестактно. Но все это я узнал гораздо позже, а тогда мистер Питерсон просто сказал, что это его жена, и в комнате повисло неловкое молчание. Я переминался с ноги на ногу, не зная, что сказать. Мне отчаянно хотелось занять чем-нибудь глаза и руки, и я не глядя взял с полки книжку. Занял, называется! С обложки на меня глядели фигуры трех полуголых женщин — сквозь кружевные белоснежные накидки просвечивали груди. Я почувствовал, что стремительно краснею. Мама часто повторяла, что в наготе нет ничего страшного или стыдного. Ну конечно! Видели бы вы их соски.
Я перевел взгляд на название книги. «Сирены Титана», автор — Курт Воннегут. На третьей полке стеллажа были аккуратно расставлены еще пятнадцать или двадцать его книг.
— Странное название, — пробормотал я. — Их арестуют?
Мистер Питерсон изумленно уставился на меня.
— Ну, они же почти голые, — заметил я.
— И?
— Я думал, раз сирены, значит, за ними уже выехали.
Мистер Питерсон недоуменно моргнул.
— Ну, если выйдешь на улицу голышом, тебя ведь полиция задержит?
Тут до мистера Питерсона дошло.
— Да нет же! Это не полицейские сирены! Это сирены из Гомера.
— Гомера Симпсона? — удивился я.
— Из «Одиссеи»!
Настала моя очередь недоумевать. В последние три секунды мы вдруг заговорили на разных языках.
Мистер Питерсон обреченно вздохнул и потер свой морщинистый лоб.
— «Одиссея» — это поэма, которую сочинил древний грек по имени Гомер. В ней говорится о женщинах редкостной красоты, которых называли сиренами. Они жили на острове в Средиземном море и топили корабли. Стоило им запеть, как моряки устремлялись на их чарующие голоса и гибли на рифах.
— Ясно, — сказал я. — Значит, женщины в книжке — сирены? Поэтому они почти не одеты?
— Да. Только у Воннегута сирены живут не в Средиземном море, а на Титане. Это один из спутников Сатурна.
— Я в курсе! — оживился я. Мне хотелось, чтобы мистер Питерсон понял, что я тоже кое в чем разбираюсь. — Это второй по величине спутник в Солнечной системе после Ганимеда, а Ганимед — самый крупный спутник Юпитера, размером больше Меркурия, хотя уступает ему по массе.
Мистер Питерсон хмыкнул и покачал головой.