Всем смертям назло
Шрифт:
Майор прервал его:
— А сегодняшний пленный ваш что показывает?
— И пленный это же показывает, — отвечал Стручков.
— Допустим, это все верно, — сердито сказал майор, — но условия обороны немцев за сутки переменились. Мне нужен проводник для моих людей. Чтоб знал не по карте, а на местности, где что у них. Задача: провести группу в немецкий тыл, с рацией, учтите. И вернуться. Вам понятно? Можете дать такого человека?
— Понятно. Могу, — решительно сказал Стручков. — Партизанский связист. Пленного привел. Хорошего «языка». И все по ту сторону знает, как свою ладонь.
Майор подобрел:
— Так давай его сюда, давай! Он где у тебя?
— Здесь. Рвется обратно в отряд, да я задержал его.
Комбат открыл дверь и крикнул:
— Миреева ко мне!
Миреев был невысок, но широк в кости, и впечатление силы исходило от всей его кряжистой фигуры. На вид он казался не старше тридцати лет.
От отрапортовал, медленно и тщательно выговаривая слова.
— Поведешь дивизионных разведчиков в тыл. Где сейчас пройти можно, знаешь? — спросил майор.
— Так точно:
— Покажи по карте, как поведешь.
Миреев подошел ближе. Комбат придвинул к карте фонарь.
— Вот здесь наш наблюдательный пункт, вот печка, от печки начинается тропка... — начал Миреев.
— Какая печка? — закричал майор.
Комбат пояснил:
— Здесь выселки раньше были, товарищ майор, от них печка одна только осталась, от нее и считается «ничейная земля».
Миреев продолжал:
— Вот высотка. Здесь у немцев пушка противотанковая. Направо завал, дзоты. А здесь проползти можно.
— Одному. А семерым?
— И семерым можно.
— Ну, давай, веди. — Майор развеселился. Было в повадках Миреева что-то, внушающее доверие. — Когда выходить — приказ будет, а пока, я так полагаю, — обратился он к Стручкову, — пусть товарищ Миреев познакомится с нашими ребятами. Идти-то им вместе.
Позже мы с комбатом прошли по ходу сообщения. Из землянки доносились смех и голоса.
— Это Миреев с вашими разведчиками знакомится, — сказал комбат.
Миреев говорил теперь быстрее, не совсем правильно выговаривая слова. Я поняла, что в служебном разговоре он тщательно строил речь. Эта подтянутость как-то подходила ко всему его облику.
— Он откуда, Миреев? — спросила я.
— Из Средней Азии.
Я прислушалась.
— Ты, Стрепетов, — говорил Миреев, — похож на куст, но куст молчит, он не делает так... — Миреев оглушительно чихнул, видимо подражая Стрепетову.
Ребята захохотали.
Я живо представила себе, хоть и не видела сейчас, маленького круглого Стрепетова в зеленой маскировочной одежде, — он и правда немного походил на помятый пыльный куст при дороге.
Дальнейшего я не расслышала и уловила только заключительную фразу Миреева:
— Фашиста насмерть бить надо. А если не насмерть, он очнется и тебя убьет.
— А злой ты, сержант, на фрица, мабуть он и в твою хату беду привел. — Это сказал Дымко, я узнала его по голосу.
— Нет, — серьезно ответил Миреев, — до моей хаты далеко, он не дойдет. Я за твою злой.
Около полуночи я с ординарцем пошла провожать нашу группу. Мы шли по тому пути, который Миреев давеча показал на карте.
Кто хоть раз в ту лихую годину ступал ногой на захваченную врагом родную землю, тот на всю жизнь запомнил сложное чувство смятения, боли, ненависти и надежды, которое охватывает тебя, едва перейдешь невидимую границу, необозначенный рубеж..
Все кругом нас казалось неверным, зыбким, враждебным.
Ветра не было, а шумы и шорох в траве, в листве точно двигались за нами по пятам.
Луны тоже не было, а неясное мерцание, разлитое вокруг, грозило выдать, обнаружить, предать...
Когда дошли до небольшого ручья, Миреев тихо бросил:
— Отсюда поползем.
— Ну, смотри, Миреев, — обратилась я к нему на прощание, — чтобы все в порядке...
— Я отвечаю, товарищ капитан, — сказал Миреев.
И снова его слова внушали доверие и звучало в них больше, чем было сказано.
Он вернулся через сутки, но еще утром заработала рация группы: передавались результаты наблюдения за движением противника по дороге.
Ночь застала нас в пути в штаб дивизии. За нами на тачанке ехали Миреев и два бойца, посланные комбатом в соединение. Беспокоящий огонь немецкой артиллерии заставил нас укрыться в старом, заброшенном блиндаже.
— А Миреев где? — спросил майор, посветив электрическим фонариком и оглядевшись.
— А он наверху остался, — сказал один из бойцов.
— Ему что ж, приглашение особое надо?! Зови его сюда, а то неровен час...
В открывшуюся дверь ворвался шум канонады и резкий запах пороха.
Спать не хотелось. Закурили.
Наш майор был хорошо настроен: первые результаты разведки радовали.
— Мы тебя в офицерскую школу пошлем, — внезапно обратился он к Мирееву.
— Посылали, — вмешалась я. — Мне комбат говорил: Миреев не хочет. После войны домой собирается.
— Да ты что? — удивился майор. — В офицерскую школу не хочешь? Чего же ты тогда хочешь?
— Хлопок растить буду, товарищ майор. Такое мое занятие в жизни.
— Хм... — проворчал майор, — хлопок, может, и без тебя произрастет. А к нашему делу у тебя склонность, понимаешь, талант, может быть.
— Я насчет хлопка еще больший талант имею, — возразил Миреев.
— Не знаю, какой ты мастер на полях, а вот в нашем солдатском деле ты хорош.
Миреев помолчал, потом вдруг спросил:
— Могу задать товарищам командирам вопрос? Вы, верно, и на других фронтах бывали?