Всемирная история в 24 томах. Т.6. Римский период
Шрифт:
Муж был обязан подать в суд на свою неверную жену и ее «сообщника», которые в свою очередь лишались части имущества и высылались на пустынные острова средиземного моря.
Если же муж в суд не подавал, то любой гражданин имел право обвинить его в сводничестве. Все это, по мнению Августа, должно было воссоздать древнюю семью, возродить угасающую pietas и упрочить власть отца и господина.
Законы эти встречали ожесточенное сопротивление среди высших слоев населения Рима, но это и не удивительно, так как они содержали внутренние противоречия. Они были направлены на укрепление власти мужа и отца, но дозволяли государству вмешиваться в замкнутый некогда мир фамилии и уже не муж, а суд карал неверную жену. Это противоречие постепенно все более и более разрасталось и в самом конце существования римской империи привело почти к полной замене власти главы фамилии государственной властью.
Но законы о семье возникли не от сиюминутного желания Августа, в этом была его жизненная позиция. Обратимся снова к Гаю Светонию Транквиллу:
«Особенно
Даже одежду и платье он старался возродить древние. Увидев однажды в собрании толпы людей в темных плащах, он воскликнул в негодовании: «Вот они — Рима сыны, владыки земли, облаченные в тогу!», — и поручил эдилам позаботиться впредь, чтобы все, кто появляется на форуме и поблизости, снимали плащи и оставались в тогах.
Щедрость по отношению ко всем сословиям он, при случае, высказывал не раз. Так, когда в Александрийском триумфе он привез в Рим царские сокровища, то пустил в оборот столько монеты, что ссудные проценты сразу понизились, а цены на землю возросли; а впоследствии, когда у него бывал избыток денег от конфискаций, он на время ссужал их безвозмездно тем, кто мог предложить заклад на двойную сумму. Сенаторам он повысил ценз с 8 до 12 сотен тысяч сестерциев. А у кого такого состояния не оказалось, тем он сам его пополнил. Народу он то и дело раздавал денежные подарки, но не всегда одинаковые: то по четыреста, то по триста, а то и по двести пятьдесят сестерциев на человека. При этом он не обходил и малолетних, хотя обычно мальчики допускались к раздаче лишь с одиннадцати лет. При трудностях со снабжением он часто раздавал гражданам и хлеб по самой малой цене или даже даром, а денежные выдачи удваивал.
Однако при этом заботился он не о собственной славе, а об общем благе: это видно из того, что, когда горожане стали жаловаться на недостаток и дороговизну вина, он унял их строгими словами:«Мой зять Агриппа достаточно построил водопроводов, чтобы никто не страдал от жажды!» В другой раз, когда народ стал требовать обещанных подарков, он ответил, что умеет держать свое слово; когда же толпа стала домогаться подарков не обещанных, он эдиктом выразил порицание ее наглости и бесстыдству и объявил, что подарков не даст, хотя и собирался. Твердость и достоинство обнаружил он, когда узнал, что после его обещания раздать подарки много рабов получило, свободу и было внесено в списки граждан: он заявил, что кому не было обещано, те ничего и не получат, а остальным дал меньше, чем обещал, чтобы общая сумма осталась прежней. Однажды, во время сильного неурожая, от которого трудно было найти средства, он выселил из Рима всех работорговцев с их рабами и ланист с их гладиаторами, всех иноземцев, Кроме врачей и учителей, и даже часть рабов. Когда же снабжение наладилось, он, по его собственным словам, собирался навсегда отменить хлебные выдачи, так как из-за них приходило в упадок земледелие; но он оставил эту мысль, понимая, что рано или поздно какой-нибудь честолюбец снова мог бы их восстановить. Однако после этого он умерил выдачи так, чтобы соблюсти выгоды не Только горожан, но и землепашцев, зерноторговцев.
В отношении зрелищ он превзошел всех предшественников: его зрелища были более частые, более разнообразные, более блестящие. По его словам, он давал игры четыре раза от своего имени, и двадцать три раза от имени других магистратов, когда они были в отлучке или не имели средств. Театральные представления он иногда устраивал по всем кварталам города, на многих подмостках, на всех языках: гладиаторские бои — не только на форуме или в амфитеатре, но также и в цирке и в септах (впрочем иногда он ограничивался одними травлями); состязания атлетов — также и на Марсовом поле, где были построены деревянные трибуны; наконец морской бой — на пруду, выкопанном за Тибром, где теперь Цезарева роща. В дни этих зрелищ он расставлял по Риму караулы, чтобы уберечь обезлюдевший город от грабителей.
В цирке у него выступали возницы, бегуны и зверобои: иногда это были юноши из самых знатных семей. Устраивал он не раз и Троянскую игру, с участием старших и младших мальчиков, чтобы они, по славному древнему обычаю, показали себя достойныхми своих благородных предков. Когда в этой потехе упал и разбился Ноний Аспренат, он подарил ему золотое ожерелье и позволил ему и его потомкам именоваться Торкватами. Однако ему пришлось прекратить эти развлечения, когда оратор Азиний Поллион гневно и резко стал жаловаться в сенате на то, что его внук Эзернин тоже сломал себе ногу при падении. Для театральных и гладиаторских представлений он привлекал иногда и римских всадников,
Однажды в цирке во время обетных игр он занемог и возглавлял процессию, лежа на носилках. В другой раз, когда он открывал праздник при освящении театра Марцелла, у его консульского кресла разошлись крепления и он упал навзничь. На играх, которые он давал от имени внуков, среди зрителей вдруг началось смятение — показалось, что рушится амфитеатр; тогда, не в силах унять их и образумить, он сошел со своего места и сам сел в той части амфитеатра, которая казалась особенно опасной.
Среди зрителей, которые ранее сидели беспорядочно и вели себя распущенно, он навел и установил порядок. Поводом послужила обида одного сенатора, которому в Путеолах, на многолюдных зрелищах, никто из сидящей толпы не захотел уступить место; тогда и было постановлено сенатом, чтобы на всяких общественных зрелищах первый ряд сидений оставался свободным для сенаторов. Послам свободных союзных народов он запретил садиться в орхестре, так как обнаружил, что среди них были вольноотпущенники. Солдат он отделил от граждан. Среди простого народа он отвел особые места для жителей женатых; отдельный клин — для несовершеннолетних; и соседний — для их наставников, а на средних местах воспретил сидеть одетыми в темные плащи. Женщинам он даже на гладиаторские бои не дозволял смотреть иначе, как с самых верхних мест, хотя по старому обычаю на этих зрелищах они садились вместе с мужчинами. Только девственным весталкам он предоставил в театре отдельное место напротив преторского кресла. С атлетических же состязаний он удалил женщин совершенно: и когда на понтификальных играх народ потребовал вывести пару кулачных бойцов, он отложил это на утро следующего дня, сделав объявление, чтобы женщины не появлялись в театре раньше пятого часа.
Сам он смотрел на цирковые зрелища из верхних комнат в домах своих друзей или вольноотпущенников, а иногда — со священного ложа, сидя вместе со своей женой и детьми. Часто он уходил с представления на несколько часов, иногда даже на целый день, испросив прощения и назначив вместо себя распорядителя. Но когда он присутствовал, то ничем уже более не занимался: то ли он хотел избежать нареканий, которым на его памяти подвергался его отец Цезарь за то, что во время игр читал письма и бумаги или писал на них ответы, то ли просто любил зрелища и наслаждался ими, чего он никогда не скрывал и в чем не раз откровенно признавался. Поэтому даже не на своих зрелищах и играх он раздавал от себя и других много дорогих подарков, поэтому и на всяком греческом состязании он непременно награждал по заслугам каждого атлета. Но больше всего он любил смотреть на кулачных бойцов, в особенности латинских: и не только на обученных и признанных, которых он иногда даже стравливал с греками, но и на простых горожан, которые в переулочках бились стена на стену, без порядка и правил. Одним словом, он не обошел вниманием никого и умножил их привилегии, гладиаторам запретил биться без пощады, актеров разрешил наказывать только в театре и во время игр, а не всегда и везде, как это позволялось должностным лицам по старому закону. Тем не менее, и на состязаниях борцов, и на битвах гладиаторов, он всегда соблюдал строжайший порядок, а вольности актеров сурово пресекал: узнав, что Стефанион, актер римской комедии, держит в услужении матрону, постриженную под мальчика, он высек его в трех театрах и отправил в ссылку. Пантомима Гиласа он, по жалобе претора, наказал плетью при всех в атрии своего дома. А Пилада выслал из Рима и Италии за то, что он со сцены оскорбительно показал пальцем на зрителя, который его освистал».
Но несмотря на все сказанное выше, можно смело утверждать, что главной и первой заботой Августа была армия. Она в свое время обеспечила ему победу и единовластие. И в то же время он прекрасно понимал, что армия может стать и очень опасной силой, направленной против власти самого императора, поэтому Август предпринимал много мер, которые ограничивали роль армии.
После победы над Марком Антонием ему удалось захватить огромную добычу в Египте, и это помогло ему щедро расплатиться с солдатами и обеспечить ветеранов землей, не прибегая более к конфискации. Таким образом, он значительно сократил количество военных, оставив из семидесяти с лишним легионов, стоявших под оружием в 33 г. до н. э., только двадцать пять.
В Италии никакого войска, кроме городских и преторианских когорт не осталось. Все легионы были размещены только в провинциях. Легионарии набирались из римских граждан, главным образом италиков и римлян. Все остальные посты занимали сенаторы и всадники. Простой солдат мог дослужиться только до центуриона, то есть командира центурии — подразделения легиона, составлявшего одну шестидесятую его часть и включавшего сто солдат.
И тем не менее, авторитет Августа базировался на тех огромных материальных средствах, которыми обладал принцепс и, в первую очередь, на том, что он был бесконтрольным командующим огромной постоянной армией.