Всемирный следопыт, 1928 № 06
Шрифт:
Густо разлилось тепло по телу Дуна, от радости он даже выглянул из-под своего прикрытия. Что-то белое и яркое ударило ему в глаза. Дун юркнул назад. Но теперь, когда в его теле рос непонятный задор, в убежище показалось тесно и душно. Он снова выглянул и, наконец, весь вылез наружу.
К его удивлению, маленький мирок, открывшийся ему на дне ямы-логова, оказался уже населенным до отказа. Это была пестрая живая куча тел, увлеченных радостью первых движений. Дун, ткнувшись носом вправо и Елево, не преминул ввязаться в общую свалку. Он страшно обрадовался своим братьям и сестрам, которые, повидимому, переживали то же состояние беспричинного восторга, в каком находился
Так потянулись для Дуна первые дни. Он обследовал все уголки своего гнезда, которое было заботливо выложено камышом и травами. Все: и эта укромность, и клочки родной по запаху материнской шерсти, и братские свалки, и сама Ичке — такая огромная и так добродушно иногда хрипевшая своим басовитым нутром, — все это сложилось для Дуна в ощущение чего-то родного, сытного и веселого. Он теперь научился лихо наскакивать на своих братьев и сестер, отбиЕая у них очередь к матери. Он как-то даже расхрабрился до того, что, забравшись к матери на спину, хотел было вылезти наверх, но Ичке стряхнула шалуна на дно логова и недовольно на него прихрюкнула.
Первые дни Ичке совсем не оставляла своего нежно любимого семейства. Она извелась и обвисла. Только на третий день она вылезла из логова, чтобы вырыть поблизости несколько кореньев и проглотить пару-другую червей. Потом она делала так каждую ночь.
Сидя в яме, Дун смутно чувствовал, что там, наверху, находится иной, огромный мир. Оттуда доносились непонятные звуки, туда уходила его мать. Было в этом и жуткое и непреодолимо влекущее.
И вот, на десятую ночь, Дун, презрев запреты матери, в ее отсутствие полез из ямы наверх. Он разворошил сбоку камыши, и вскоре над краем логова показался его нос. Это была для Дуна потрясающая минута — он в первый раз. увидел мир.
До сих пор в отверстие гнезда он различал вверху лишь клочок чего-то далекого, которое делается то ярким и заплетенным в решотку, то темным с золотыми и, казалась, живыми точками. Теперь все это отрывочное и таинственное сомкнулось и связалось в единое — величественное и бескрайное.
Он увидел над собой густой шатер тугая, сквозь который тянулись к нему бесчисленные золотые нити звезд. Тысячи звуков — завывающих, мяукающих, лающих — наполнили уши Дуна смятением. Во тьме что-то шуршало, потрескивало, двигалось. Природа набухала мартовской буйной силою, даже тугаи она окутала благоуханным медом цветения. Дун упоенно потянул носом, и по телу его пробежала неизъяснимо сладостная волна, которая налила каждый мускул чем-то упругим. Радостно визгнув, как бы приглашая тем оставшихся за собой, Дун лихо выпрыгнул из ямы.
Вскоре все юное общество было наверху. Оно визжало от возбуждения и восторга перед таким чудесным открытием. Да, здесь было где разгуляться! Можно и разбежаться, и брыкнуть, и перевернуть сразбега своего братишку, можно отбежать в сторону и глядеть в темные глубины тугая и ловить напряженным слухом его ночной говор.
Вой, взвизги, хрюканье доносились из таинственных недр зарослей, и среди этого многоголосого хора откуда-то издалека лилась нежная, плачущая мелодия.
Вот она вспыхнула ближе, перешла в глухие, низкие стоны и сразу оборвалась.
Стадо юнцов продолжало бесноваться. И вдруг в черни зарослей Дун заметил две круглые золотые звезды. Они тихо подвигались по направлению к веселой компании. Необъяснимый ужас налил все члены Дуна. Он сумасшедше взвизгнул, инстинктивно бросился к логову и там зарылся в камыши. За ним последовало и все стадо.
Но было уже поздно. Ловкий кара-кулак[63]) темной дугой метнулся из кустов и опустился
Кара-кулак — степная камышовая рысь.
Смертельный визг огласил ночь, холодной судорогой прокатился он по спине забившегося в камыши Дуна и мгновенно оборвался.
Не прошло после этого и минуты, как послышался отчаянный топот и проломный треск в тугайных зарослях. Это обезумевшая Ичке неслась на помощь своему погибавшему детенышу. Она уже узнала врага и неслась за ним по кровавому следу. Чуя за собой кабанью ярость, кара-кулак, не выпуская добычи, ринулся на дерево. Оттуда он по заплетенным сучьям перебрался на другое дерево и, прижавшись к толстому суку, замер.
Через мгновение Ичке была уже у дерева и сразмаху встала, как вкопанная. След ушел кверху. В бессильной ярости она металась вокруг, ломая кусты и разрывая нависшие канаты лиан. Она неистово подкапывала дерево, обрызганное кровью ее детеныша, рвала зубами землю и издавала отрывистые харкающие звуки. Кара-кулак не выдал себя ни единым звуком.
Но вдруг Ичке застыла на месте и, словно осененная новой мыслью, ринулась назад, к логову. Там она едва собрала забившееся в камышовый настил, насмерть перепуганное свое семейство. Она ласково ткнула в каждого детеныша. носом, как бы пересчитывая их, и, не досчитавшись одного, снова метнулась из гнезда. Но скоро она приплелась — вялая, обессиленная горем.
А под утро ей все снился потерянный, и она тяжко вздыхала басовитым своим нутром…
II. Первые уроки.
Прошло уже две недели, как Дун увидел свет. Ужас после первого выхода из логова скоро сгладился, и теперь Дун никак не желал ограничиваться тесной ямой — его неудержимо тянуло наверх. Ичке учла настроение молодежи. и решила, в первый фаз вывести свое многочисленное семейство на прогулку. К ночи она пригласительно хрюкнула и вылезла из гнезда.
Шествие представляло из себя радующую картину. Впереди — огромная веприца-мать, а за ней — с десяток шустрых зверьков, уморительно разрисованных: бурые спины у них были прострочены телеграфными цепочками черточек и точек.
Ичке решила вывести в первый раз на прогулку свое многочисленное семейство…
Вся эта пестрая компания вела себя самым непринужденным образом. С визгом и хрюканьем неуклюжие зверьки носились друг за другом, выкидывая различные угловатые штуки. То рассыпались в разные стороны, как горох из лопнувшего мешка, то снова грудились, то, подражая матери, тыкались носом в землю, пытаясь копать. Восторгу и забавам не было конца. Временами они теснились к матери, путаясь у нее в ногах, и принуждали ее остановиться, требуя, чтобы она дала сосать. А потом— снова взапуски…