Всемирный следопыт, 1929 № 04
Шрифт:
Уже четыре дня, как нам не попадалось ни одного жилья по берегам Амазонки. Последнюю горсть муки маниоки мы съели накануне. За отсутствием табака курили сухую траву, завернутую в листья маиса. Солнце палило немилосердно— ведь мы находились на самом экваторе.
Ежедневно около полудня разражался тропический ливень; потом сразу прекращался, и весь лес клубился паром под знойным дыханием солнца. Природа устроила тут грандиознейшую в мире «римскую баню».
Ветра почти не чувствовалось, парус нашей лодки беспомощно свисал. Приходилось на веслах преодолевать быстрое течение. Пять недель шли мы на парусной лодке, но
Внезапно на берегу одного из многочисленных островков зазолотилась сквозь зеленую стену деревьев крыша индейской хижины. Мы спасены! Я, не задумываясь, направил лодку к берегу. Причалил.
Мои капитанские обязанности были выполнены. Я привел лодку к жилью. Начальство над нашей экспедицией принял Элек. Ему не раз удавалось выводить нас из самых критических положений, благодаря своей дальновидности и находчивости.
Хозяин хижины, высокий худой индеец, поджидал нас на берегу и, казалось, побаивался незнакомых «авантурейрос». Похоже было, что он не захочет пустить нас в хижину. В руке он держал дротик — грозное оружие с отравленным острием.
Элек небрежно поднялся с сиденья и представил нас как двух «медикос американос» (американских докторов). Индейцы и не подозревают, что живут в Америке, и представляют себе Америку очень далекой страной.
— У нас имеются лекарства против всевозможных болезней. Заговариваем зубы. Меняем испорченную кровь. Заклеиваем раны, — ораторствовал Элек.
Мы отлично знали, что окультуренные индейцы Амазонки уже рождаются больными, и что их жизнь — непрерывная борьба на два фронта: с природой и с болезнями. Поэтому мы были уверены, что найдем в хижине больных туземцев. Мы не ошиблись в расчетах. Хозяин хижины, несколько успокоившись, разрешил нам выйти на берег, не выказывая, однако, особого радушия.
Мы направились к хижине. Крыша из пальмовых листьев свисала чуть не до земли. Ее поддерживали четыре столба, служивших одновременно для подвешивания гамаков, плетенных из волокон пальмы карнаубы. Стен совсем не было. Вот и все индейское жилье.
Мы направились к хижине…
Мы подарили хозяину пряжку для пояса, жене его — красный платок, после чего они сразу прониклись к нам большим доверием.
В гамаке, под грязным «москитейро» лежала старая бабка; голые ребятишки разлеглись по углам. Это не веселые городские дети, а малолетние дряхлые старички. Ночь они проводят, воюя с москитами, день — голодая и жарясь на солнце. Ужасные гноящиеся раны на ногах и непрестанно трясущая их лихорадка изводят малышей.
Двенадцатилетняя Осмарина, завидев гостей, убежала в лес и вернулась лишь немного спустя, прикрывая наготу тряпкой. Это значит, что в ее детскую душу просочилось уже несколько капель
У хозяина хижины, как подобает стремящемуся к прогрессу «кабокло» (лесной житель), имелись уже: коробок спичек, несколько металлических крючков, два небольших ножа и большой, с широким лезвием нож-тесак.
В тот момент, когда мы появились, он собирался на охоту за черепахами. Его понуждал к этому голод ребят, жена же чуть не силой выталкивала его из хижины к небольшой лодке. Увидев нас, хозяин хотел было воспользоваться предлогом и не отправляться на ловлю, но мне захотелось принять участие в ней, и я тоже стал его поторапливать.
Я наскоро выпит отвара из коры коричного дерева, проглотил несколько кусков сушеной рыбы «пирарука» и был готов к отплытию. Откуда взялось в моем утомленном организме столько энергии, не знаю сам и никогда не пытался дать ответ на этот вопрос. Элек остался в хижине, мы же с Назирдо (имя хозяина) пошли к реке.
В небольшую, выступающую всего на несколько сантиметров из воды лодку мы уложили гарпун, лук с тремя стрелами и тяжелый деревянный молот. Я взял в руки длинные, метра в два каждая, стрелы и с любопытством стал их рассматривать.
Металлический наконечник стрелы (какая драгоценность на Амазонке!) крепко насажен на древко. К концу стрелы привязана бечева. Подстреленное такой стрелой животное легко становится добычей преследующих его охотников, так как скоро ослабевает от потери крови.
Я занял место на корме, индеец — на носу, мы взмахнули веслами и двинулись против течения. Раз, два!.. Раз, два!.. Здорово мчится лодка! Каждый взмах круглолопастных весел далеко уносил нас вперед. Время от времени я давал веслом направление лодке. Лицо мое обливалось потом. Спутник мой при каждом взмахе весел испускал, по привычке индейцев, глубокий вздох:
— Гух!.. гух!..
Мы подходили к берегу, борясь с бешеным течением. Редкий пальмовый лес подступал к реке; у подножия величественных пальм простирались влажные заросли тростника — приют рыб, черепах, крокодилов и москитов.
Вскоре мы очутились в тихой заводи, среди высоких зарослей речной травы. Назирдо неподвижно сидел на носу, держа лук на коленях.
Поминутно с пронзительным свистом вспархивали стаи белых «гарс», плавно развертывая в воздухе серебристые перья хвоста. На пальмах зеленые, с красными головками попугаи ссорились между собой, как воробьи. Душный, пропитанный влагой аромат струился над травами. Огромная рыба-вол, достигающая нескольких метров длины, металась у берега, разбрызгивая кругом воду; отвратительная птица «соко» плескала крыльями по воде и протяжно хохотала, предупреждая все живое о приближающейся опасности. Целые тучи сверкающих бирюзою бабочек взлетали над рекой, словно сорванные с деревьев листья. Когда они снова спускались на воду, то были подобны тончайшим осколкам неба.
Вдруг Назирдо уставился на небольшой круг на воде, опустил на воду привязанное к борту весло и схватился за лук. Гибкий, как змея, он вытянулся во весь рост и смерил глазами расстояние от лодки до центра расходящихся на воде кругов. Было метров сорок. Затем он поднял руки вверх и посмотрел на небо, словно метил в солнце. Лук, прямой как пальма, согнулся дугой в могучих руках индейца. Зазвенела натянутая тетива. Охотник прошептал какое-то индейское заклинание. Стрела полетела. В воде что-то булькнуло…