Всемирный следопыт, 1930 № 04
Шрифт:
VI. Гурт в пути
Гурт Кондаурова перерезал степь, направляясь от центральных улусов Монголии к границе Советского Союза, Проводники искали кратчайшую дорогу, пытаясь провести скот не в семь, а в шесть дней, но взяли слишком сильно на восток и уклонились в сторону..
Гурт миновал Новый летник, где его напрасно прождали люди русского князя, и благополучно подходил к границе.
Погода все дни стояла засушливая. Скот худел. Отъевшиеся на летнем подножном корму быки брели, опустив к земле тупые морды с красными от жары и злости выпуклыми глазами; овцы протяжно блеяли и, сбиваясь отдельными стайками, трусили, подбирая куцый зад; суетливые бестолковые коровы, неуклюже подпрыгивая, бежали за беспокойными и уверенными быками.
Несколько длинношерстых верблюдов, купленных Кондауровым для работ в совхозе, возвышались над стадом, мерно раскачивая свисшие набок горбы.
Пастухи в запыленных выцветших палатах, с неизменными трубками и бичами объезжали гурт, подгоняли отставших животных и наводили в стадах порядок, разбивая их на отдельные косяки.
Кондауров распорядился гнать гурт только рано утром и ночью; в течение всего дня и вечера до восхода луны скот кормился на лугах.
Уже шесть дней гурт был в пути. Кондауров сердился. Он не мог понять, почему Прыжак не высылает ему навстречу проводника, и послал вперед монгола для розысков дороги, но монгол еще не возвращался.
С восходом солнца останавливались на привал. Скот бродил лениво, ел неохотно. Тень легких брезентовых палаток не защищала людей от мучительной жары и духоты. Бронзовые лица пастухов солнце окрасило в ярко красный цвет. Только ночью, когда спадал зной, был возможен отдых, но тогда шли гурты, и думать о сне было некогда.
Кондауров едва держался в седле. Привыкшие к степным трудностям монголы — и те начали сдавать. Погонщик Седебек, высокий стройный юноша с огромными немонгольскими глазами, заболел.
— Солнце ушиб, — говорили пастухи. Солнце ударил…
Седебек лежал с обвязанной мокрыми тряпками головой на телеге, в которой за гуртом везли продукты. За всю дорогу, он не произнес ни слова жалобы. Запекшиеся губы были плотно сжаты, а кожа на лбу стянута в страдальческие складки.
Ночью гурт пережил тревогу.
Мимо пронесся, охваченный стапидом, табун лошадей. Пастухам с трудом удалось удержать взволнованный скот. Быки протяжно ныли, оборачивая разинутую пасть в сторону Удаляющегося табуна, похожего на тень гонимой ветром тучи. Бараны, сбились в кучу, тесно прижимаясь один к другому.
Несколько пастухов погнались за табуном, думая остановить его, но скоро отстали, взмылив своих лошадей. Табун промчался в направлении к русской границе.
Монголы говорили:
— Солнце печет шибко. Беда! Много скота сгинет.
Они считали засуху причиной стапида.
Кондауров нервничал. Он боялся, что начнется падеж животных от солнечного удара, и приказал использовывать для переходов каждую минуту прохлады. С заката и до тех пор, пока не высыхала роса, хлопали длинные бичи, и пылил скот, переходя от воды к воде необозримыми пространствами степи.
VII. Два инвалида
Ночная прохлада привела Дамбу в сознание. Несколько минут он лежал неподвижно — оцепенение слабости сковывало тело. Тяжелый запах трупа мутил. Сухие губы, покрытые корой запекшейся крови, казались чужими — деревянными. Нога опухла сильней и лежала на траве, как привязанный к телу обрубок бревна, но болеть стала меньше.
Мысли ворочались вяло. Дамба приподнял голову и осмотрелся.
«Как я долго проспал, — подумал он и вспомнил о том, что уже давно ничего не ел. Испугался. «Однако пропаду — никто не идет».
Страх смерти с новой силой овладел им и заставил ползти вперед.
Дамба спускался под гору. Трава становились гуще и мягче. Прохлада низины дохнула приятной сыростью. Дамба клал голову на холодную сочную траву, и она освежала обожженную солнцем кожу. Темная полоса, спрятанная ночью, потерялась, и Дамба полз, стараясь лишь сохранить ее направление.
С каждым движением ощущал облегчение— земля становилась все более влажной. «Скоро вода», — догадался Дамба.
Он прислушался. Чуть слышно бурлила вода. Забыв о больной ноге, напряг все силы. Плеск воды слышался отчетливее. В колеблющемся тихом свете красной тусклой луны Дамба различил острые тени кустов. Несколько усилий — и он подполз к небольшой степной печке.
Упершись руками в берег, Дамба жадно пил. Он отрывал губы, чтобы перевести дыхание, и опять пил, погружая лицо в тинистую мутную воду. Она казалась ему сладчайшим кумысом.
Монгол засмеялся и присел на берег. Он окунул руки в воду, смочил себе голову и, совсем счастливый, лег на траву и уснул.
Дамбу разбудило утреннее солнце. Он посмотрел на реку.
— Вода — хорошо!
Было жаль уходить от реки, вода манила прохладой, прибрежный кустарник давал тень. Страх одиночества, испытанный Дамбой в степи, был развеян плеском реки и гомоном птиц. Он наблюдал, как маленькие пушистые тела перелетают с ветки на ветку низкорослых кустов, и испытывал полное умиротворение.
Негорячее солнце и речной ветер баюкали, вливали бодрость. Но это состояние покоя продолжалось недолго.
На смену жажде полновластным хозяином выступил голод.
«Надо есть, — вспомнил Дамба. — Тогда и ждать можно… солнца два, три… Пастух пойдет — вода… Гурт пойдет, скот пойдет… А, однако, рядом пойдет не увижу — кусты. Надо ползти — степь видать, монгола видать…»
Дамба пополз, и та легкость, которую он ощутил у реки, разом пропала. Голод наседал.
Дамба вырывал траву, жевал ее длинные червеобразные корни. Некоторые из них были безвкусны, некоторые горьки, но и те и другие не утоляли голода. Все мысли сосредоточились на пище. Запахи травы раздражали. Слегка кружилась голова.
Дамба выполз из кустарника. Впереди опять гладкая как стол степь, и чем дальше отползал от берега, тем колючей становилась трава.
«Еще поползу, а потом еще, а дальше аиль[12])!»
Дамба двигался опять но дороге, протоптанной табуном.
«Встать не могу. Смотреть — низко. Где я? — пытался ориентироваться Дамба. — Сколько еще осталось до аиля?»
Он привстал на здоровое колено и, морщась от острой боли в сломанной ноге, осматривал степь. Внимание его привлекло большое темное пятно, шевелящееся-в траве.