Всемирный следопыт, 1930 № 07
Шрифт:
— Спускайся, Христя!
Никто не смотрел на старого Василя. Развенчанный и забытый пророк вместе со всеми следил за полетом Христи.
Когда стало ясно старику, что синее осеннее небо не разорилось, а ласково приняло в лоно свое Христю, стал он шептать сухими губами тихую болгарскую молитву за беспутного внука. По старческому сморщенному лицу Василя катились крупные слезы. Он не замечал их. Если бы спросили старика, о чем он плачет, — не смог бы ответить седобородый.
На пятьдесят второй минуте стал «Карадаг» осторожно снижаться. Многолюдная степь затаила дыхание, многолюдная степь замерла. Оркестр приготовился. Готов был и врач.
«Карадаг», как живая грузная птица,
— Опустился!
— Сел!
— Жив!
И вдруг долго молчавшая степь забурлила, заговорила, закричала, грянула оркестрами. К планеру побежали летчики, члены жюри, гости. Опрокинув милиционера, неудержимой лавиной неслась к Христе толпа коктебельцев.
Когда коктебельцы, задыхаясь, добежали до планера, радостному улыбающемуся Христе летчики жали руки, поздравляли…
— А-а-а! — гудели коктебельцы.
Слов нельзя было разобрать в гаме восторженных голосов. Мгновенно Христя очутился в руках парней.
— Молодец, Христя! Не подкачал!
Еще секунда — и Христя полетел в воздух, качаемый толпой.
Широкоплечий, с шрамом на щеке летчик сказал краснознаменцу:
— Надо непременно в протоколе жюри отметить, что Иванчикову следует дать командировку. Из него толк выйдет.
— Выйдет, — отозвался краснознаменец.
А Христя взлетал, подбрасываемый коктебельцами выше и выше, под рев оркестров, под крики толпы, под улыбки летчиков.
Сделав рупор из рук, кричал широкоплечий летчик:
— Будущему красному военлету Христе Иванчикову — у-р-р-а!
Еще выше взлетал Христя. В воздухе услышал он, как тысячеголосо, радостно, могуче подхватила степь этот победный клич.
Пророк и глашатый его Василь Иванчикоз качал вместе с другими следопыта воздуха, беспутного своего внука Христю, установившего дерзкий рекорд продолжительности и высоты полета.
Так кончился первый день планерных состязаний и первый день новой жизни Христи.
• • •
ПОЛЫННЫЕ ОРЛЯТА
В гнезде лежали двое едва оперившихся полынных орлят
Было июньское теплое утро. Тяжело нагруженные добытым научным материалом и экскурсионным снаряжением, мы возвращались домой. Дело было в Актюбинском округе, на отрогах Мугоджарских гор. Выжженная солнцем степь, скудно поросшая чилигой, окружала нас. Неожиданно мое внимание было привлечено чем-то белым, скрывавшимся среди кустиков чилиги. Свернув с пути, приблизился почти вплотную и увидел большое птичье гнездо, устроенное прямо на земле из прутьев и навоза. В гнезде лежали двое едва оперившихся полынных орлят. Они разевали желтые большие рты и тяжело дышали. Вокруг них по гнезду были разбросаны остатки пищи, которую им, видимо, приносила мать. Там я нашел разорванного молодого хорька, полус’еденного суслика и несколько ящериц. Солнце припекало немилосердно, мы устали, и на этот раз я ограничился тем, что на скорую руку сфотографировал орлят и, пообещав им заглянуть через несколько дней, направился домой.
Ровно через два дня я снова навестил гнездо. Подходя к нему, я спугнул орлицу. Она поднялась, тяжело размахивая крыльями, и высоко над гнездом парила в воздухе. Наблюдая за матерью, орлята вытягивали шеи и с писком нагибали головки то на одну, то на другую сторону. Забрав птенцов в корзинку, я зашагал домой. Орлица долго провожала нас, делая широкие круги в воздухе и спускаясь иногда так, что чуть не задевала меня за фуражку.
Дома я накормил своих питомцев сусликами, которых они с‘ели с большим аппетитом.
Прошло два месяца. Орлята выросли, оперение их приняло темно-коричневую окраску, желтизна у клюва постепенно исчезала, но улетать они совсем не собирались. Питомцы мои уже сами ловили сусликов, просиживая над норой долгое время. Не подозревавший о беде суслик спокойно вылезал из норы и тут же попадал на завтрак орлятам. Каждый знал свое имя. Крикнешь: «Казбек! Сашка!»— оба летят на зов, добродушно попискивая.
Сашка первое время была крупнее брата, но скоро отстала в росте. Иногда она сопровождала меня в экскурсиях, высоко кружась в воздухе.
Поздней осенью мои воспитанники друг за другом бесследно пропали. Я разыскивал их долго, пока не успокоился на том, что доверчивые ручные птицы были кем-то предательски убиты.
Сообщено Л. Г.
Алма-Ата
С ПОПУТНЫМ ВЕТРОМ
Рассказ-монтаж А. Романовского
Рисунки худ. В. Щеглова
I. «Коша с рожей»
Ночью старый Борисфен[4]) расшумелся. Это было маленькое, но довольно сердитое море. Сырой наглый ветер забивался за воротник и в рукава. Кругом ухала и шипела зыбкая тьма, и только где-то на горизонте мерцали подслеповатые огоньки.
Я сошел вниз. В каюте было душно, затхло, и как-то предательски подавалась под ногами палуба. Соседней по каюте у меня не оказалось. Я открыл настежь оба иллюминатора. Через минуту я прильнул к подушке и заснул. В то же мгновение внешние впечатления своеобразно преломились в сонном сознании.
Мне казалось, что я иду по какой-то пустынной местности. Неожиданно впереди появилась толпа босяков. Они неестественно подпрыгивали, крутились, размахивая руками. Подражая им, редкие кусты тоже метались из стороны в сторону, будто от сильного ветра, Впереди толпы особенно безобразно кривлялся старик с длинной седой бородой. «Ага! Это Борисфен!» — догадался я во сне. Отвратительная толпа двигалась прямо на меня. Я делал отчаянные волевые потуги, но никак не мог сдвинуться с места. Борода старика со свистом извивалась по ветру. Я уже чувствовал ее кислый, отдающий гнилыми водорослями запах. Вот она взметнулась еще раз и обвилась вокруг моего тела. Холодные скользкие пряди…