Всемирный следопыт 1930 № 08
Шрифт:
— Как и сейчас! — рассмеялся Раттнер. — Пример этому, — «лесные дворяне». Ведь это тоже религиозная секта.
— Как и сейчас! — согласился Косаговский. — Это ты хорошо подметил. И если когда-то раскол и сектантство били по господствующей церкви, а государство било по расколу, еще туже сжимая крестьянство, то, пожалуй, можно сказать, что сектанты против воли двигали мысль народную. Теперь они приводят лишь к религиозной нетерпимости, а отсюда один шаг и до контр-революции, до выступлений против безбожников-большевиков.
Косаговский замолчал. Молчал и Раттнер, видимо, заинтересованный. В конце коридора гулко хлопнула дверь. Это Птуха отправился на вечерок к «куме».
— Церковь, — заговорил снова Косаговский, — сама была одним из самых свирепых эксплоататоров русского крестьянства. Основателем крепостного права можно считать Троице-Сергиевскую лавру, которая в пятнадцатом веке первая выхлопотала себе право не выпускать из своих имений крестьян и первая же бросилась разыскивать их после Смутного времени. Что могли ждать от такой церкви крестьяне? А поэтому взоры их с надеждой обращались именно к «старой» церкви, которая тоже терпела гонения от государства и этим как бы разделяла горькую участь народную. Вспомни, — кадеты тоже называли себя «борцами за свободу»… Раскол, боровшийся с церковью, часто пытаются представить как фактор положительный. Но еще с эпохи Петра под его крыло стекались все самые реакционные силы. В годы царствования Петра получает популярность идея пустынножительства. Сельская и городская Русь, оставляя дома, бежит в леса и горы, в своеобразное религиозное подполье! Развивается также эпидемия самосожжений, хотя сами вожди, как правило, никогда не сжигаются. Выбрасывается лозунг: «Смерть за веру вожделенна!» Тысячи темных фанатиков гибнут в огне под влиянием религиозного экстаза. В Таре, например, более двухсот старообрядцев, наэлектризованных проповедниками-пустынниками, взрывают себя на воздух при приближении воинской команды, посланной для их ареста.
— Бессмысленная, баранья смерть! — возмутился в Раттнере дух борца. — Во мне, кроме брезгливой жалости, эти самовзрывающиеся бараны ничего не возбуждают.
— Смерть на кострах была трижды бессмысленной, — ответил Косаговский, — Втянутое в раскол крестьянство вскоре вынуждено было убедиться в том, что «вожди» стали «великими накопителями» того же торгового капитала, против которого они, не зная того, боролись. К началу девятнадцатого века они захватили в свои цепкие лапы торговлю всего Поморья, Поволжья и Белоруссии, Поэтому в последнее время раскол представлялся народу уже не каторжной, а купеческой верой.
— Это точнее и правильнее! — засмеялся Раттнер.
— Среди современных сектантов, — продолжал Косаговский, — борьба ведется главным образом за мертвую букву, за обряд подчас дикий, смешной или жестокий! К счастью, обострение классовой борьбы в конце девятнадцатого века крепко ударило по сектантскому движению. Еще в 1885 г. рабочие-беспоповцы ведут отчаянную борьбу против своих же единоверцев-беспоповцев, фабрикантов Морозовых. Это была известная в летописях революционного движения зуевская стачка. А после Октябрьской революции раскол во всей своей непримиримости сохранился лишь среди кулацко-нэпманских элементов!..
Металлическая трель телефонного звонка прервала Косаговского. Он снял трубку с рычага и, держа ее в руке, продолжал:
— Мы с тобой свидетели того, как раскол и сектантство, в союзе со своим бывшим врагом — «православной» церковью, снова созывают под свои знамена «верных сынов Христа» для борьбы с государством, но не с торгашеским и помещичьим государством Романовых, а с властью рабочих и крестьян. Заранее можно сказать, что эта религиозная авантюра обречена на позорную неудачу.
Трубка в руке Косаговского, обеззвученно, но возмущенно трещавшая мембраной, внезапно захрипела затяжным, лопающимся хрипом. Косаговский, спохватившись, приложил ее к уху и крикнул в рупор:
— Да-да!.. Я слушаю. Что нужно?
Неплотно прижатая к уху Косаговского мембрана бросила в тишину комнаты какую-то сердитую фразу.
— Тебя просят, — протяул он трубку Раттнеру. — Лихие у вас ребята. Так меня обложили за задержку, что в глазах потемнело!
Раттнер привычно небрежно вскинул к уху трубку.
— Я у телефона. Да, Раттнер!
Мембрана заворковала удовлетворенно и торопливо.
Ратнер слушал молча, рассеяно играя шнуром и лишь изредка бросая короткое:
— Так… хорошо… Понятно…
Косаговский решил, что разговор пустяковый — Раттнер внешне был пообычному уверенно спокоен, Но взглянув внимательнее в лицо приятеля, летчик изменил свое мнение, Глаза Раттера, в которых недавно еще теплился смех, похолодели. Жесткая, злая прищурка их таила недоброе.
— Все понятно! Я сейчас выезжаю! — успокоил он замолкшую трубку и крепко припечатал ее к рычагу. Затем пощипал нервно усики и обратился к Косаговскому:
— Интересное заключение к нашему разговору о раскольниках и сектантах. Под станцией Танхой, на противоположном берегу Байкала, в болоте, агентами угрозыска и частью дивизиона войск ОГПУ окружена многочисленная шайка «лесных дворян», пробиравшихся в Монголию. Бандиты отчаянно сопротивляются. Меня просят вылететь немедленно на самолете для руководства операцией, захватив пару пулеметов и полсотни ручных гранат. Если хочешь, я могу потребовать для перелета тебя и твою машину! Хорошо? — И, глядя умоляюще на Косаговского, добавил тоном просьбы. — Мне хотелось бы, чтобы ты летел со мной. Полет пустяковый!
Косаговский обвел комнату жалеющими глазами. Настольная лампа под зеленым абажуром струила спокойный ровный свет. Граненый «Соваж», выполняя мирную роль пресса, притиснул манящую пачку не просмотренных еще газет и журналов. Редкий свободный вечер можно было бы заполнить чтением, устроившись уютно в кровати. А там, над Байкалом, промозглый холод ночи, леденящий туман и ветер.
— Ну? — сказал нетерпеливо Раттнер.
Косаговский сунул в карман «Соваж» и ответил твердо:
— Полетели!
III. Старт
1
Юркий «Форд», ныряя по-утиному в ухабы, несся на третьей скорости. Косаговский и Раттнер молчали, зарывая в воротники лица, нахлестанные колючим встречным ветром.
Иркутск еще спал, завернувшись в каменную свою шубу. «Форд» примчался на аэродром, до которого от города было около двадцати километров, в три часа ночи. Вылететь решили перед рассветом, чтобы использовать для перелета лучшие предутренние часы. А позднее, часов с восьми-девяти, можно ожидать «болтанку», начнет потрепывать.
В конторе Добролета, бревенчатой избушке на берегу Ангары, где Косаговский и Раттнер переоделись в лётные кожано-меховые комбинезоны, их отыскал запыхавшийся начальник линии.
— Два пулемета и ящик с ручными гранатами уже погружены в пассажирскую кабину самолета, — отрапортовал он Раттнеру. — Когда летите?
— Сию минуту! — ответил Косаговский и, натянув кожаные рукавицы с раструбами, шагнул через порог. Раттнер с особенным удовольствием (пять лет не надевал!) надвинул на голову шлем и выбежал на аэродром вслед за летчиком.