Всемогущий атом (сборник)
Шрифт:
Мартелл ничего не ответил.
Из леса появился молодой венерианин. Мартеллу до сих пор местные жители казались на одно лицо. Мандштейн улыбнулся юноше:
— Поймай нам рыбу.
— Хорошо, брат Кристофер.
Стало тихо. На лбу молодого человека запульсировала жилка. В следующее мгновение закипела вода, забурлила белая пена. Из пены появилось чешуйчатое тускло-золотистое тело. Огромная, более трех метров в длину, рыбина беспомощно парила в воздухе. Мартелл в страхе отпрыгнул назад, но потом понял, что он вне опасности. Голова ракообразной рыбы или рыбообразного рака раскололась, словно под ударом молота, и рыба, взмахнув
Мартелл вытер пот с лица, оглянулся на Мандштейна.
— Ваши телекинетики… они все венериане?
— Да.
— Надеюсь, вы держите их под контролем?
— Я тоже надеюсь на это, — ответил Мандштейн.
Он осторожно взял мертвую рыбину за плавники и с трудом поднял ее в воздух, так чтобы иглы были направлены в противоположную от них сторону.
— Эта штука — большой деликатес, — сказал он. — Конечно, надо удалить ядовитые железы. Мальчик вытащит еще одну-две таких твари — мы называем их черт-рыба, — и устроим пир по поводу вашего обращения, брат Мартелл!
8
Мартеллу предоставили помещение и работу, которую обычно выполняют батраки, а в свободное время его посвящали в учение трансцендентной гармонии. Мартелл нашел, что комната его вполне приемлема, а вот глотать теологию оказалось более трудным делом. Он должен был либо пойти против самого себя, либо против учения. В душе он смеялся над эклектикой лазаристов: немного подогретого христианства, капля ислама, щепоть буддизма — и все это равномерно размазано по противню, взятому напрокат у Форста. Такая стряпня была не по нутру Мартеллу. В учении Форста также хватало эклектики, но его Мартелл впитал с молоком матери.
Они начали с Форста, признав его пророком, так же как христианство признавало пророком Моисея, а ислам — Иисуса. В роли же спасителя выступал Дэвид Лазарус. Для Мартелла это была второстепенная фигура, бывший сторонник Форста, впоследствии основавший свое направление.
Но Форст жил, и обе группировки думали, что он будет жить вечно — Первый Бессмертный. А Лазарус был мертв — мученик, жестоко обманутый и убитый форстерами.
Книга Лазаруса рассказывала скорбную историю: «Лазарус был слишком доверчив и совершенно бесхитростен, и люди, не имеющие ни сердца, ни души, пришли к нему ночью и убили… Они бросили труп в конвертер, с тем чтобы от него не осталось ни одной молекулы. И когда Форст узнал об их поступке, он пролил горькие слезы и сказал: „Как бы мне хотелось, чтобы вместо тебя они убили меня, ибо тем самым они дали тебе бессмертие, настоящее бессмертие…“
Мартелл не смог найти в книгах лазаристов ни одного факта, дискредитирующего Форста. Даже убийство Лазаруса было представлено как дело рук одиночек, совершенное без ведома и согласия верхушки форстеровского движения. И через все книги красной нитью проходила мысль о том, что рано или поздно движения форстеров и лазаристов воссоединятся, хотя из них же явствовало, что лазаристы присоединятся только как равные.
Несколько месяцев назад Мартелл принял бы это все за сплошной абсурд. На Земле движение лазаристов захирело: небольшие группы таяли, теряя последних приверженцев. Но теперь, пожив
Мартелл работал, учился, приглядывался и прислушивался.
Пришло бурное время года. Небо затянули тучи. Засверкали молнии. Реки вышли из берегов. Мощные порывы ветра с корнем выворачивали огромные, высотой до ста метров, деревья и перебрасывали их на сотни миль. Время от времени в часовне появлялись высокородные, выкрикивая угрозы или насмехаясь, но всегда поблизости находились несколько юношей, готовых защитить учителя. Однажды Мартелл стал свидетелем того, как трое непрошенных гостей были отброшены телекинетической силой через весь двор. «Вот это молния! Ее удар мог стоить нам жизни, — дивились побежденные, потирая ушибленные места. — Нам еще повезло!»
За сезон дождей пришла весна. Мартелл работал вместе с Брадлаугом и Лазарусом на полях. Он уже не пытался вникнуть в учение лазаристов, удовольствовавшись поверхностным знакомством. Проникнуть в суть учения мешал непреодолимый барьер скептицизма.
В один из этих душных дней, когда пот стекал ручьями со спин и заливал глаза, брат Леон Брадлауг неожиданно отправился в царство вечного блаженства. Это случилось в считанные секунды. Они сажали овощи. Внезапно на их полуголые тела легла какая-то тень, и внутренний голос шепнул Мартеллу: «Внимание! Опасность!»
В тот же миг с неба упало что-то очень тяжелое. И Мартелл увидел, как Брадлауга проткнул чей-то клюв, проткнул насквозь. Фонтан медно-красной крови брызнул из его тела, и Брадлауг ничком упал на землю. Птица-барабан, словно крылатый демон, уселась на тело, и Мартелл услышал, как она раздирает мясо и дробит кости несчастного.
Они воздали почести останкам погибшего и похоронили его позади часовни. Когда все было закончено, брат Мандштейн позвал Мартелла к себе в келью.
— Теперь мы остались втроем. Не хотели бы вы тоже принять участие в распространении учения, брат Мартелл?
— Я еще не полностью ваш.
— Вы носите зеленую рясу. Вы знакомы с нашим учением и законами. Неужели вы все еще считаете себя форстером?
— Я… Я и сам не знаю, кто я, — ответил Мартелл. — Я должен подумать над этим.
— Подумайте и дайте мне ответ. У нас много работы, брат.
Мартелл и не подозревал, что все решится само собой.
На следующий день после похорон Брадлауга в комнату Мартелла вбежал Мандштейн:
— Быстро садитесь в машину — и в космопорт. Нужно спасти человека!
Мартелл не стал задавать вопросов. Видимо, эспер уловил зов помощи, и надо доставить к месту предполагаемых событий телекинетика. Он помчался во двор и сел в машину. Один из молодых венериан уже сидел в ней.
Машина помчалась в сторону космопорта. Когда они проехали около четырех километров, спутник дал знак остановиться. На краю дороги, прислонившись к дереву стоял человек в голубой рясе. Рядом валялись два чемодана, в которых рылась какая-то бестия с острым клювом и жесткими крыльями, видимо в поисках съестного, в то время как другая тварь нападала на бедного форстера, только что приехавшего на Венеру. Тот беспомощно отмахивался веткой и ногами.