Всеобщая история кино. Том 4 (первый полутом). Послевоенные годы в странах Европы 1919-1929
Шрифт:
Отметим, наконец, что уже в 1922 году Вертов выдвигал идею создания радиоуха, предназначенного для той же цели, что и киноглаз. Это также было утопией в те времена, когда радио лишь бормотало, а В. И. Ленин, записываясь в фоностудии, принужден был выкрикивать слова. Чтобы осознать всю новизну подобных предположений, сделанных в 1923 году, следует помнить, что в Советском Союзе в то время еще не было регулярных радиопередач, что во Франции передачи по радио шли на уровне, близком к экспериментальному. Лишь годом раньше, в феврале 1922 года, с Эйфелевой башни начались передачи прогноза погоды и бюллетеней курса акций на Парижской бирже. Вертов говорил о радиотелефоне потому, что только начали входить в практику микрофоны. Увлекаясь научной фантастикой, он
Международное влияние Дзиги Вертова было огромным. Оно ориентировало после 1927 года на совершенно иные пути «Авангард», который во Франции, Голландии, Соединенных Штатах, Великобритании все глубже увязал в формальных поисках и абстракциях. Сегодня мы можем — справедливо или нет — упрекать в «формализме» некоторые эпизоды «Киноглаза», но это не зачеркивает того факта, что Вертов в огромной мере содействовал вызволению крупнейших мастеров западного кино из болота формализма, заставив их обратиться к социальной тематике.
Разумеется, подобная ориентация на документализм не может быть заслугой одного человека. За любым советским кинематографистом, сколь бы он ни был велик, стояла революционная действительность Страны Советов. Заслуга Вертова, по сравнению с которой его очевидные ошибки кажутся незначительными, состоит в том, что ему удалось человечно и искренне показать революционный порыв, сформировавший его как художника и выдвинувший на передний план. Ценность фильма «Шагай, Совет!», например, выходит за рамки формальных достоинств, ибо в нем создан реалистический и исполненный любви образ великой страны, завершающей свое восстановление. Неподдельный и искренний, этот образ становится величавым в ораторском пафосе титров и кадров финала:
«Мы строим новый мир. <…> Придя из тьмы… мы создаем Совет (машины, толпы людей, свет автомобильных фар). Шагай… Совет… от нэпа… к социалистическому обществу!»
Утопист Вертов и здесь показал себя человеком, подлинно предвосхищающим будущее.
Вспомним сделанный выше анализ первой части фильма «Шагай, Совет!»: монолог, произнесенный на языке кино, великолепная звуко-зрительная поэма, выступление, полное лиризма, напоминающее и об Уолте Уитмене и о Владимире Маяковском — двух кумирах Дзиги Вертова.
Лев Кулешов сформировался как мастер зрелищного искусства только кинематографом, не пройдя через опыт театра. О среде, в которой он вырос, о том, как формировались его взгляды художника, он рассказал автору 2 сентября 1958 года:
«Я родился 1 января 1899 года в Тамбове. Мой отец был сыном небогатого помещика и женился на учительнице, чем навлек на себя проклятия своей семьи за неравный брак. Отец остался жить в Тамбове, зарабатывая на жизнь ретушью увеличиваемых фотографий. Был он также хорошим пианистом, и потому ему доверили клавиши пишущей машинки, как только это изобретение появилось в нашем городе…
В 1914 году я уехал в Москву, где поселился у брата, инженера-электрика. Поступил учиться в Академию изобразительных искусств на факультет художников-декораторов, а в 1916 году — к тому времени мне было семнадцать лет — пошел работать на киностудию Ханжонкова. Там стал декоратором у подлинного художника Евгения Бауэра и подготовил эскизы отдельных планов для нескольких его фильмов.
После смерти Бауэра в результате несчастного случая в Крыму я завершил работу над его неоконченным фильмом «За счастье», где снимался и играл роль неудачного влюбленного, плача на крупных планах настоящими слезами. Увидев себя на экране, понял, что играю
На киностудии Ханжонкова место Бауэра занял Чайковский, режиссер бесталанный. Я же продолжал работать художником. Вспоминаю один фильм, название которого заимствовано из романсов Вертинского [169] , исполнителя эстрадных песен, по кому сходила с ума вся Россия. Одну из главных ролей в нем играла будущая жена Пудовкина [170] . Она носила очень элегантное платье, названное «Бульварной грязью».
Я не любил работать для Чайковского и потому покинул киностудию Ханжонкова, перейдя к другим предпринимателям — Козловским, у которых я оказался сам себе хозяином. У них на главных ролях снимался актер Полонский, с которым я в качестве режиссера сделал фильм «Песнь любви недопетая», прошедший по экранам с большим успехом [171] .
169
Возможно, имеется в виду фильм Б. Чайковского «Слякоть бульварная» (1918), поставленный на темы нескольких песен А. Вертинского. — Примеч. ред.
170
А. Земцова, впоследствии игравшая в фильмах В. Пудовкина «Шахматная горячка» (1925), «Мать» (1926). — Примеч. ред.
171
Фильм этот — режиссерская работа В. Полонского — после его смерти заканчивали Т. Борман, Н. Горич, А. Чернова и Л. Кулешов. — Примеч. ред.
Тотчас после Октябрьской революции я поставил у Ханжонкова фильм «Проект инженера Прайта» (1918). То была моя первая настоящая режиссерская работа, и фильм этот поныне вспоминаю с интересом. К несчастью, из него сохранилось всего лишь несколько фрагментов. Там я широко пользовался крупными планами и, кроме того, показывал много промышленных пейзажей, снятых в различных районах Москвы.
Мне было девятнадцать лет, когда я начал работать в Кинокомитете, подчиненном Наркомпросу, и руководил там некоторое время выпуском кинохроники, затем занимался подготовкой кинооператоров, учил их монтажу и некоторым принципам киносъемок. Раньше оператор, снимая похороны, кричал: «Поднесите гроб!» Я же советовал им, наоборот, самим подходить к гробу.
В качестве оператора я был послан на Урал для съемок на фронте, где Красная Армия сражалась против белогвардейцев адмирала Колчака. Вместе с Эдуардом Тиссэ я снимал военную хронику и познакомился с красноармейцем Оболенским, позже ставшим моим учеником в киноинституте и верным другом Сергея Эйзенштейна».
Московский институт кино, как уже говорилось, был создан по инициативе Владимира Гардина, поддержанного Луначарским 25 августа 1918 года. А 1 сентября 1919 года под эгидой Московского кинокомитета открыла свои двери Государственная киношкола. Это был самый разгар гражданской войны.
В своей книге Р. Маршан и П. Вейнштейн пишут главным образом о другой школе, открытой в Петрограде 5 марта 1919 года:
«…Те, кто пережил эти суровые годы молодой русской революции… помнят, как проходили занятия ритмической гимнастикой… в нетопленных залах, где температура иногда опускалась до трех-четырех градусов ниже нуля… при полном отсутствии городского транспорта, утомительных и нескончаемых переходах пешком, голодными, через весь город. К этому прибавлялась необходимость волочить по снегу сани с дровами для топки плохих чугунных печей, которые едва нагревали помещения и на которых готовилась еда… продуктов, которые удавалось тогда добыть, было мало».