Всеобщая история

Полибий

39. Прекрасно также умеют римляне возбуждать отвагу в солдатах. Так, если было какое дело и некоторые солдаты отличались в нем храбростью, консул созывает в собрание все войско и ставит подле себя тех солдат, которым молва приписывает выдающиеся подвиги. Сначала он произносит похвальное слово о заслугах каждого воина отдельно и обо всем, что было в его жизни достойного доброй памяти, затем дарит солдату, ранившему неприятеля, копье, солдату, убившему врага и снявшему с него доспехи, дарит чашу ¹⁰⁴, если он пеший, или конскую сбрую, если конный; прежде, впрочем, дарилось только копье. Однако награды даются не тогда, когда воин ранил нескольких врагов или снял с них доспехи в правильной битве или при взятии города, но тогда только, когда враги ранены или убиты в легкой стычке и вообще при таких обстоятельствах, которые нисколько не обязывали отдельных воинов отваживаться на опасность, и в которых солдаты по доброй воле и собственному побуждению шли в дело. Золотым венком консул награждает солдат, которые при взятии города первые взошли на стену. Он отличает наградами и тех из римлян или союзников, которые в битве прикрыли кого-либо щитом и тем спасли его. Спасенные также награждают своих спасителей венком или по собственному побуждению, или, если этого не сделают, то по судебному приговору трибунов. Да и во всю жизнь спасенный чтит своего спасителя как отца и обязан угождать ему во всем как родителю. Такого рода поощрения возбуждают к соревнованию в военной доблести не только свидетелей и очевидцев, но и остающихся дома граждан. Ибо солдаты, удостоенные подобных наград, помимо того, что слава о них идет

в лагерь и теперь же достигает родины, участвуют в торжественных процессиях ¹⁰⁵со знаками отличия: носить подобные украшения может лишь тот, кого консул наградил ими за доблесть; в домах своих они кладут снятые с неприятелей доспехи на самых видных местах, как памятники и свидетельства своей доблести. При столь внимательном и заботливом отношении к военным наградам и наказаниям, не удивительно, если военные предприятия римлян увенчиваются блестящими успехами.

Что касается жалованья, то пешие воины получают в день два обола, центурионы вдвое больше, а конные воины по драхме ¹⁰⁶. Хлебом пешие воины получают около двух третей аттического медимна пшеницы на месяц, конные воины по семи медимнов ячменя и по два пшеницы, союзники же пешие получают столько, как и пешие римляне, а конница по одному медимну с третью пшеницы и по пяти медимнов ячменя. Содержание это выдается союзникам в дар; с римлян квестор вычитает по установленной цене из жалованья за хлеб, одежду, за оружие, если кто нуждается в нем.

40. Снятие со стоянки производится у римлян так: с первым сигналом все разбирают палатки и складывают пожитки; при этом никому не дозволяется снять, равно как и раскинуть свою палатку раньше палаток трибунов и консула. По второму сигналу солдаты вьючат животных, с третьим сигналом передние ряды снимаются с места, и весь лагерь приходит в движение. Обыкновенно во главе движения римляне ставят отборных; за ними следует правое крыло союзников в сопровождении обоза тех и других. Дальше, сопровождаемый собственным обозом, едет первый легион римлян; за ним следует второй легион со своим обозом и с пожитками тех союзников, которые поставлены в тылу армии; движение замыкается левым крылом союзников. Что касается конницы, то частью она идет в тылу отрядов, к коим сопричислена, частью следует по бокам вьючных животных для того, чтобы держать их в сборе и защищать от нападений. Если нападение ожидается с тыла, то все остается в том же порядке, только отборные из союзников замыкают собою движение, а не идут впереди. Положение каждого легиона и каждого крыла то впереди, то сзади меняется через день, дабы все войска, занимая попеременно переднее место в походе, в равной мере пользовались выгодами — запасаться водою и съестными припасами, еще не тронутыми. Впрочем, в тех случаях, когда грозит опасность со стороны неприятеля и когда войско находится в открытой местности, римляне совершают поход в ином порядке, именно: они двигаются тремя параллельными рядами hastati, principesи triarii, причем обоз первых манипулов помещается впереди всего, за первыми манипулами следует обоз вторых, за вторыми — третьих, в том же порядке чередуются все обозы и манипулы. Такой походный строй дает войску возможность на случай какой-либо опасности выдвигать манипулы вперед из обозов и, поворачивая их то влево, то вправо, ставить против неприятеля. Таким образом, все войско тяжеловооруженных в короткое время одним движением выстраивается в боевой порядок, если только не нужно выдвинуть вперед ¹⁰⁷и hastati. Вьючные животные и следующая за лагерем толпа, находясь под прикрытием боевой линии, самым положением достаточно защищены от опасности.

41. Когда войско во время похода приближается к месту стоянки, трибун и несколько центурионов, для этого каждый раз выбираемые, отправляются вперед. Они исследуют всю местность, где должен быть разбит лагерь, и на ней прежде всего выбирают ту часть, на которой, согласно вышесказанному, должна находиться палатка консула, и на окружающем эту палатку пространстве определяют, в каком направлении и по какой стороне должны быть размещены легионы. Когда это решено, они отмеривают площадь вокруг консульской палатки, проводят затем прямую линию, на которой должны быть поставлены палатки трибунов, потом параллельную ей линию, начиная от которой и располагаются легионы на стоянку. Равным образом размечается линиями и та другая часть пространства вокруг палатки, о которой подробно и обстоятельно мы говорили выше. Измерения производятся легко, все расстояния определены раз и навсегда, а потому работа исполняется быстро. Вслед за сим вколачивается первое знамя на том месте, где должна помещаться консульская палатка, потом второе на отмеченной заранее стороне лагеря, третье посередине линии, занятой палатками трибунов, четвертое на той линии, начиная от которой расставляются легионы. Все знамена красного цвета, только консульское белое. На противоположной стороне стоянки вколачиваются или одни копья, или знамена, только других цветов. Как только эта работа кончена, римляне проводят улицы и на каждой из них вбивают по знамени. Отсюда само собою следует, что когда легионы приближаются к месту стоянки и начинают различать его, для них все делается ясно тотчас; они руководствуются в своих соображениях знаменем военачальника. Таким образом, при неизменном размещении воинов на одних и тех же местах стоянки, каждый в точности знает и улицу, и ту часть ее, где должна находиться его палатка; все происходит приблизительно так, как если бы войско входило в родной город. В самом деле, в городе воины, разделившись у ворот, быстро идут дальше каждый своей дорогой и безошибочно попадают в свои жилища, ибо всякий из них хорошо знает, в какой части города находится его жилище. Нечто подобное бывает обыкновенно и при расположении воинов в римском лагере.

42. Для римлян в устроении лагеря важнее всего удобства, почему они в этом деле применяют, как мне кажется, способ, противоположный эллинскому, именно: эллины при устроении лагеря имеют в виду прежде всего занятие местности, укрепленной самою природою, с одной стороны, желая избежать трудностей по возведению окопов, с другой — воображая, что никакие искусственные ограждения по степени крепости не сравняются с теми, какие даны от природы. Поэтому-то для них неизбежно сообразоваться со свойствами местности, менять общую фигуру всей стоянки и отдельные части ее располагать то здесь, то там смотря по местности. Вот почему в стоянке эллинов нет определенных мест ни для отдельных воинов, ни для целых частей войска. Римляне, напротив, предпочитают выносить труды по проведению рва и по другим сопутствующим работам, лишь бы облегчить устроение стоянки и лишь бы расположение ее было известно солдатам и оставалось всегда неизменным.

Вот важнейшие сведения касательно римских легионов и в особенности римского лагеря ( Сокращения).

43...Почти все историки с похвалами говорят нам о достоинствах государственных учреждений лакедемонян, критян, мантинейцев, а также карфагенян; некоторые из них упоминают еще о государственном устройстве афинян и фиванцев. Что касается меня, то я умолчу пока об этих государствах и замечу, что учреждения афинян и фиванцев, как я убежден в том, вовсе не заслуживают пространного изложения. Ибо возрастание обоих государств было неправильно, цветущее состояние их непродолжительно, испытанные ими перемены не совершались с постепенностью. Как бы по капризу судьбы они блеснули, так сказать, на минуту, и вдруг, по-видимому, еще счастливые, рассчитывающие на благоденствие и в будущем, пришли в упадок ¹⁰⁸. Так, фиванцы воспользовались непониманием лакедемонян и враждою к ним союзников, а также услугами одного-двух человек, которые постигли тогдашнее положение и таким путем стяжали себе у эллинов славу доблестного народа ¹⁰⁹. Судьба не замедлила показать всем воочию, что тогдашними успехами фиванцы обязаны были не государственному устройству своему, но личной доблести стоявших во главе граждан. 44. Ибо известно, что преуспеяние и расцвет Фивского государства ¹¹⁰, равно как и упадок его, совпадают

со временем жизни Эпаминонда и Пелопида. Следовательно, источником тогдашнего блеска фивской общины должно считать не государственное устройство ее, но названных выше людей. Так же точно нужно понимать и государство афинян. И оно много раз бывало в цветущем состоянии, наибольшего блеска достигло трудами Фемистокла, но быстро испытало обратную долю вследствие присущей ему неустойчивости. В самом деле, афинский народ издавна походит на судно без кормчего. Так, когда на судне под страхом неприятеля или из опасения бури команда обнаружит единодушное повиновение кормчему, он отлично исполнит свои обязанности. Когда же, напротив, люди почувствуют себя вне опасности, начинают пренебрежительно относиться к своим начальникам и ссориться из-за разногласий в мнениях, когда одни желают продолжать путь, а другие понуждают кормчего бросить якорь, когда одни выбрасывают снасти, а другие хватаются за них и велят сниматься с якоря, тогда посторонний наблюдатель видит перед собою постыдную картину раздоров и смуты, а положение соучастников плавания и товарищей становится опасным. Вот почему подобные корабли терпят крушение в гавани, у самого берега, уже после того, как благополучно вышли из величайших морей и спаслись от сильнейших бурь. То же самое многократно случалось и с Афинским государством, именно: не раз доблести народа и его правителей спасали его от величайших и ужаснейших напастей, и потом сверх всякого ожидания, по какому-то бессмыслию приходило оно снова в бедственное состояние среди мира и спокойствия. Поэтому-то и не стоит распространяться о государственном устройстве афинян и фиванцев, где всеми делами по собственному капризу заправляет толпа, в одном месте непомерно стремительная и непостоянная, в другом обуреваемая насилием и страстями.

45. Напротив, следует остановиться со вниманием на государстве критян, к которому мы и переходим, по двум причинам, во-первых: почему просвещеннейшие из древних писателей — Эфор, Ксенофонт, Каллисфен ¹¹¹, Платон — называют его сходным и даже тождественным с государством лакедемонян, во-вторых, почему они считают его достойным похвалы. Оба суждения мы находим неправильными, в чем и можно убедиться из нижеследующего. Сначала мы скажем о различии этих государств. В числе особенностей государственного строя лакедемонян писатели эти называют прежде всего закон о земельной собственности, по которому никто не вправе приобретать земли больше других, но все граждане должны иметь равную долю участия в общественной земле. 46. Другая особенность — закон о денежном имуществе; так как оно не имеет у лакедемонян никакого значения, государство совершенно избавлено от раздоров из-за разницы состояния. Третья особенность состоит в том, что цари лакедемонян имеют непрерывающуюся*** власть, а так называемые старейшины пожизненную; ими-то и при их участии ведаются все дела государственного управления. Но во всем этом критяне представляют противоположность ¹¹²лакедемонянам. Так, законы их дозволяют каждому расширять свои земельные владения, так сказать, до бесконечности, сколько кто может. Потом, деньги имеют у критян такую цену, что обладание ими почитается не необходимым только, но и весьма почетным. Наконец, низкая корысть и любостяжание до того вошли в нравы критян, что из всех народов у них только никакая нажива не считается постыдною. Помимо этого, власти их ограничены годичным сроком и государство имеет вид демократии. Поэтому-то я много раз недоумевал, почему писатели говорят нам о государствах противоположных по природе как бы о сходных между собою, родственных. Впрочем, мало того, что они проглядели столь важные отличия, вдобавок они пускаются в многоглаголивые рассуждения о том, что из всех смертных один только Ликург постиг основы государственного строя, именно: так как всякое государство зиждется на двух добродетелях, на храбрости по отношению к врагам и на единодушии во взаимных отношениях граждан, то Ликург, говорят они, упразднив любостяжание, вместе с тем избавил государство от домашних распрей и смуты, и потому лакедемоняне, не тронутые этими пороками, пользовались наилучшими во всей Элладе отношениями внутри общины и отличались единодушием. Разъяснив это и при сопоставлении двух государств заметив, что критяне в силу прирожденной им алчности обуреваемы многократнейшими распрями, частными и государственными, а также домашними войнами, писатели эти тем не менее воображают, что все это ничего не говорит против них, и отваживаются утверждать, будто эти два государства сходны между собою. А Эфор при описании обоих государств употребляет даже одни и те же выражения, за исключением собственных имен, так что читатель, если оставит без внимания собственные имена, ни за что не поймет, о котором из двух государств идет речь у Эфора.

47. Так, по-моему, различаются эти государства, а почему мы не считаем критского государственного устройства достойным ни похвалы, ни подражания, об этом скажем теперь. Я полагаю, что каждому государству присущи два начала, которые и определяют, заслуживают ли его учреждения и отправления их подражания, или следует воздерживаться от них. Начала эти — обычаи и законы. Те из них заслуживают соревнования, которые вносят благонравие и умеренность в частную жизнь людей, в государстве же водворяют кротость и справедливость; нравы и обычаи противоположные достойны осуждения. Если, таким образом, у какого-либо народа мы наблюдаем добрые обычаи и законы, мы смело можем утверждать, что хорошими окажутся здесь и люди, и общественное устройство их. Точно так же, если мы в частной жизни людей видим любостяжание, а в государственных деяниях неправду, очевидно, можно с большою вероятностью предположить, что и законы их, и нравы частных лиц, и весь государственный строй негодны. Между тем нельзя было бы указать, разве за самыми редкими исключениями, другого народа столь коварного в частной жизни, как критяне, и столь несправедливого в государственных предприятиях. Вот почему на основании сделанного выше сравнения мы не уподобляем государства критян лакедемонскому и вообще не считаем его достойным похвалы или соревнования.

Несправедливо также привлекать к сравнению государство Платона, хотя некоторые философы и восхваляют его. Как не допускаем мы к состязанию тех мастеров ¹¹³или борцов, которые не занесены в списки или не приготовили себя телесными упражнениями, так точно не следует допускать и государство Платона к участию в споре за первенство до тех пор, пока пригодность его не будет испытана на деле. В настоящее время оценка Платонова государства посредством сличения с государствами спартанцев, римлян и карфагенян походила бы на то, как если бы кто-нибудь выставил одну из своих статуй и сравнивал ее с живыми, одушевленными людьми. Ведь такое сравнение неодушевленного предмета с одушевленными, наверное, показалось бы зрителю неправильным, ошибочным и ни с чем несообразным, хотя бы работа статуи и заслужила наивысшей похвалы.

48. Оставим мы поэтому в стороне государство Платона и возвратимся к Лаконике. Мне кажется, что установленные Ликургом законы и принятые им меры были превосходны для обеспечения единодушия граждан, для ограждения Лаконики, наконец, для прочного водворения свободы в Спарте, так что дело его, по-моему, скорее божеского разума ¹¹⁴, а не человеческого. Равенство земельных участков, простота и общность жизни должны были вводить благонравие в частные отношения граждан, а государство предохранять от междоусобиц, с другой стороны, трудные и опасные упражнения должны были сделать граждан крепкими и мужественными. Когда в душе ли одного человека, или в пределах одного государства соединятся вместе такие свойства, как мужество и благонравие, тогда трудно зародиться какой-либо напасти в среде граждан, нелегко и иноземному врагу покорить их. Вот какими мерами и каким государственным устройством Ликург уготовал прочную безопасность для всей Лаконики, а самим спартанцам обеспечил свободу на долгое время. Однако, мне кажется, он совсем не позаботился о приспособлении своего государства, как в общем, так и в частностях, к завоеванию иноземцев, к господству над ними и вообще к расширению внешнего владычества. Поэтому, сделав граждан самодовлеющими и воздержанными в частной жизни, он должен был бы позаботиться о том, чтобы и общее настроение государства было самодовлеющим и умеренным. Теперь же спартанцы благодаря Ликургу в частной жизни и в отношениях к законам своего города совершенно свободные от честолюбия и в высшей мере благоразумные оказываются по отношению к остальным эллинам преисполненными честолюбия, жажды власти и любостяжания.