Всеобщая история

Полибий

Так было в Европе. И деление времени, и завершение событий дают нам удобный случай перейти к событиям в Азии, совершившимся в ту же олимпиаду, что и рассказанные выше, а потому теперь мы будем говорить о них.

31. Прежде всего, согласно первоначальному плану, мы постараемся изложить войну, возникшую из-за Койлесирии между Антиохом и Птолемеем ⁵*. Мы хорошо знаем, что завершение и конец этой войны подходят очень близко к тому времени ⁹⁴, на котором остановилось наше описание эллинских событий; тем не менее мы избираем такое начало и деление для предстоящего повествования. И в самом деле, чтобы любознательные читатели не ошибались в определении времени отдельных событий, для этого мы даем им, как кажется, достаточное средство, приурочивая начало и конец каждого события к тому или другому времени текущей олимпиады и сближая с единовременными событиями Эллады. Чтобы изложение наше было понятно и ясно, мы считаем нужнее всего не перемешивать между собою событий этой олимпиады, но по мере возможности разделять и различать их, пока не дойдем до следующих олимпиад; тогда будем излагать совпадающие во времени события год за годом. Мы ведь поставили себе задачею описание событий не у некоторых только, но у всех народов, и можем сказать, как мы выражались и раньше, что план нашего повествования гораздо обширнее всех предшествовавших; поэтому нам необходимо приложить особенную заботливость к обработке и упорядочению рассказа, дабы построение нашего труда отличалось ясностью как в отдельных частях, так и в целом. Вот почему и теперь по отношению к царствованию Антиоха и Птолемея мы возвратимся немного

назад и постараемся установить неоспоримое, хорошо известное начало нижеследующего рассказа, что всего нужнее.

32. Если в старину говорили, что начало — половина целого ⁹⁵, то этим самым желали показать, что в каждом деле следует больше всего стремиться к тому, чтобы положить хорошее начало. Хотя выражение древних и кажется преувеличенным, однако, по моему мнению, оно все-таки слабее действительности. Смело можно сказать, что начало не половина целого, но простирается до самого конца. Неужели возможно прекрасно начать что бы то ни было, если не обнимаешь мыслью самого конца твоего предприятия, если не знаешь, куда следует направлять задуманное предприятие, к какой цели и ради чего? С другой стороны, каким образом возможно составить себе правильное понятие о целом, если тут же не принимается во внимание начало: откуда, каким путем и какими средствами ты пришел к данным действиям? Таким образом, мы убеждаемся, что начало простирается не до середины, но до самого конца дела, а потому говорим ли мы о целом ⁹⁶, или слушаем, необходимо обращать наибольшее внимание на начало. Это мы и постараемся сделать теперь.

33. Впрочем, мне не безызвестно, что и многие другие историки ⁹⁷говорят о себе то же самое, что и я, уверяя, что они намерены писать всеобщую историю, и что труд их важнее всех предшествовавших. За исключением Эфора, первого и единственного писателя, давшего опыт всеобщей истории, я не желаю распространяться об этих историках или отличать кого-либо из них по имени от прочих, и упомяну только, что некоторые современные нам историки, на трех-четырех страницах рассказав войну между римлянами и карфагенянами, выдают это за всеобщую историю. Между тем нет человека, столь несведущего, который бы не знал, что тогда же совершались многочисленнейшие и знаменательнейшие события в Иберии и Ливии, а равно в Сицилии и Италии, что самая значительная и продолжительная война, за исключением Сицилийской ⁶*, была Ганнибалова и что все мы в тревоге за исход этой важной войны вынуждены ⁹⁸были останавливать на ней взоры наши. Есть, однако, историки, ведущие свой рассказ с большею еще краткостью, чем те люди, которые в своих летописях ⁹⁹записывают события на стенах попросту в летописном порядке, и такие историки утверждают, что они обнимают все деяния Эллады и варварских земель. Происходит это от того, что на словах очень легко браться за самые важные предприятия и очень трудно довести до конца какое-либо серьезное дело. Вот почему первое доступно каждому, можно сказать даже всем, у кого есть только хоть немного смелости; второе, наоборот, слишком редко и удается немногим смертным ¹⁰⁰. Высказать это заставляет меня хвастливость людей, превозносящих и самих себя, и свои сочинения. Теперь возвращаюсь к началу обещанного рассказа.

34. Птолемей, прозванный Филопатором, немедленно после смерти отца ¹⁰¹погубил брата своего Магаса и его пособников и вступил в управление Египтом. Он полагал, что этой казнью и собственными силами освободил себя от домашних врагов, а от опасностей извне охранила его судьба, ибо по смерти Антигона и Селевка власть наследовали Антиох и Филипп, цари совершенно юные, чуть ли не дети. Вот почему, рассчитывая на прочность тогдашнего положения, Птолемей время царствования проводил в веселье. Беспечный и труднодоступный для придворных и прочих чинов Египта, он был равнодушен и небрежен по отношению к людям, ведавшим внеегипетскими делами. Между тем предшественники его обращали на них не только не меньше, скорее больше внимания, нежели на управление Египтом. Потому-то они угрожали царям Сирии с суши и с моря, ибо владели Койлесирией и Кипром ¹⁰². Они зорко следили за владыками Азии, а равно за островами, ибо господствовали над важнейшими городами, областями и гаванями на всем морском побережье от Памфилии ¹⁰³до Геллеспонта и до области Лисимахии ¹⁰⁴. Они же наблюдали за делами Фракии и Македонии, так как во власти их были Эн, Маронея ¹⁰⁵и города далее лежащие. Таким образом, предшественники Птолемея далеко простирали свои руки и издалека ограждали себя этими владениями, поэтому им нечего было страшиться за власть над Египтом. Отсюда понятно, почему они обращали большое внимание на внешние владения. Ко всему этому теперешний царь относился небрежно, отдаваясь непристойной любви, неумеренным и непрерывным попойкам. Как и следовало ожидать, очень скоро нашлось много людей, которые злоумышляли на его жизнь и власть. Первым из них был спартанец Клеомен.

35. При жизни Птолемея, прозванного Эвергетом, с коим он был связан союзом и договором, Клеомен оставался спокойным в постоянном ожидании, что через него получит необходимую поддержку и возвратит себе царское наследие отцов. Но когда Эвергет умер и время уходило, а положение дел в Элладе чуть не по имени призывало туда Клеомена, потому что Антигона не стало, ахеяне заняты были войною, лакедемоняне соединились с этолянами в общей ненависти к ахеянам и македонянам согласно первоначальным замыслам и намерениям Клеомена, тогда сей последний видел себя еще более вынужденным спешить и добиваться отъезда из Александрии. Прежде всего он обратился к царю с просьбою отослать его в Элладу с необходимыми запасами и с войском, а когда царь не внял этому, Клеомен настойчиво просил отпустить его одного с собственными слугами, ибо, говорил он, теперешние отношения дают ему удобный случай возвратить себе отцовскую власть. Однако царь, вовсе не входивший в подобные дела и по объясненным выше причинам беспечный относительно будущего, по простоте и глупости не обращал никакого внимания на все доводы Клеомена. Сосибий, в то время имевший наибольшее влияние на дела, и друзья его устроили совещание и приняли против Клеомена такого рода решение: не посылать его с флотом и запасами, ибо со смертью Антигона они пренебрегали внешними делами и расходы на них почитали напрасными. К тому же они опасались, что Клеомен, у которого со смертью Антигона не оставалось ни одного равносильного соперника, может быстро и без борьбы покорить своей власти Элладу и стать могущественным и грозным врагом египтян, тем более что положение дел в Египте он наблюдал сам вблизи, презирал царя, кроме того, знал, что многие части египетского царства находятся лишь в слабой связи с центром ¹⁰⁶, весьма удалены от него и содержат в себе большие средства для военных предприятий. Так, у Самоса было немало кораблей, а в окрестностях Эфеса большое число воинов. 36. По этим-то причинам Сосибий и друзья его отвергали предложение Клеомена об отсылке его в Элладу с военными средствами. С другой стороны, пагубным казалось отпустить подобного человека, обиженного ими, явного недруга их и врага. Оставалось одно: удерживать его в Египте насильно. Но и это было отвергнуто тут же всеми без дальнейших рассуждений, так как они, находили небезопасным запирать вместе в одной закуте льва и овец. Больше всех боялся этого Сосибий, и вот по какой причине: в то время, как шла речь об умерщвлении Магаса и Береники ¹⁰⁷, они опасались, что замысел может не удаться, больше всего благодаря решимости Береники, а потому вынуждены были подкупать всех придворных лестью и обещаниями наград, если дело кончится благополучно. Принимая в соображение, что Клеомен нуждается в помощи царя, что, с другой стороны, он — человек умный и умудренный опытом, Сосибий старался задобрить его щедрыми обещаниями и посвятил его в свои замыслы. Клеомен видел, в какой тревоге пребывает Сосибий и как он больше всего боится иноземцев и наемников, и успокаивал его уверениями, что наемники не будут мешать ему, напротив, помогут еще. Обещание это сильно удивило Сосибия. Тогда Клеомен сказал: «Разве ты

не видишь, что тысячи три иноземцев пелопоннесцы и почти тысяча — критяне? Одно мое мановение, и все они готовы к услугам. Раз они будут с тобою, кого тебе бояться?» «Быть может», сказал он, «сириян и каров?» Сосибию приятно было слышать это, и он с удвоенным рвением повел дело против Береники. Впоследствии при виде беспечности царя ему всегда припоминались эти слова, и перед глазами его носились отвага Клеомена и привязанность к нему иноземцев. Вот почему теперь он больше всего внушал царю и наперсникам его, что, пока еще есть время, необходимо схватить Клеомена и заключить в тюрьму. Исполнению этого замысла помогло следующее обстоятельство: был некий мессенец Никагор. По наследству от предков он был проксеном ¹⁰⁸лакедемонского царя Архидама ¹⁰⁹. В прежнее время лица эти сносились друг с другом изредка. 37. Но когда Архидам из страха пред Клеоменом бежал из Спарты и удалился в Мессению, Никагор не только радушно принял его в своем доме и удовлетворял все нужды его, но дальнейшее общение привело их к тесной дружбе и единомыслию. Поэтому впоследствии, когда Клеомен заронил в душе Архидама надежду на возвращение в Лакедемон и примирение, Никагор принял на себя посредничество по заключению договора между ними с обоюдными обязательствами. Когда условия были приняты, Архидам возвратился в Спарту, полагаясь на заключенный при посредстве Никагора договор. Клеомен вышел навстречу ему, самого Архидама убил, но пощадил Никагора и прочих спутников царя. Для посторонних Никагор делал вид, будто за свое спасение чувствует признательность к Клеомену, но в душе он скорбел о случившемся, ибо почитал себя виновником гибели царя. Незадолго до описываемых нами событий Никагор прибыл с лошадьми в Александрию ¹¹⁰. При высадке с корабля он повстречался с Клеоменом, Пантеем и вместе с ними с Гиппитом; они гуляли в гавани по дамбе. При виде Никагора Клеомен подошел к нему, ласково приветствовал и расспрашивал, что привело его в Александрию. Тот отвечал, что привез лошадей. Тогда Клеомен сказал: «Как бы хорошо было, если бы вместо лошадей ты привез с собою любовников ¹¹¹и арфисток ¹¹²: теперешний царь занят этим всецело». В то время Никагор рассмеялся и замолчал; несколько дней спустя, ближе познакомившись с Сосибием по делу о лошадях, он передал ему только что приведенные слова Клеомена; а когда заметил, что Сосибий слушает его с удовольствием, Никагор рассказал все о давней неприязни своей к Клеомену.

38. Сосибий видел враждебное настроение Никагора против Клеомена и частью предложенными тут же подарками, частью обещаниями склонил его написать письмо с обвинением на Клеомена и, запечатанное, покинуть в Египте, затем, когда Никагор через несколько дней уедет отсюда, раб должен доставить ему, Сосибию, это письмо, как бы присланное самим Никагором. Никагор сделал свое дело; по отплытии его из Александрии раб принес письмо Сосибию; сей последний тотчас вместе со слугою и с письмом в руках предстал пред царем. Слуга рассказал, что письмо оставлено ему Никагором с приказанием вручить его Сосибию, а письмо гласило, что Клеомен намерен поднять восстание против царя, если только не будет отправлен в Элладу с достаточным войском и припасами. Сосибий тут же воспользовался случаем и подстрекнул его принять немедленно меры безопасности и заключить Клеомена под стражу, что и было сделано. Клеомену отвели какой-то очень большой дом, где и содержали его под надзором с тем только отличием от простых узников, что помещением для царя служила более просторная тюрьма. Положение в настоящем и ожидание мрачного будущего побуждали Клеомена испытать последнее средство не столько потому, что он рассчитывал на удачу предприятия, — для этого у него не хватало средств, — сколько для того, чтобы умереть с честью и не претерпеть чего-либо недостойного его прежней отваги. Кроме того, Клеомена, как мне, по крайней мере, кажется, воодушевляла та же мысль и то самое желание, какими обыкновенно руководствуются гордые характеры:

«Но не без дела погибну, в прах я паду не без славы:

Нечто великое сделаю, о нем и потомки услышат!» ⁷*

39. Выждав отъезда царя в Каноб ¹¹³, Клеомен распустил молву между стражами, будто царь дарует ему вскоре свободу. По этому случаю сам он угощал своих слуг, а стражам послал жертвенного мяса, венков и вина. Ничего не подозревая, стража наслаждалась яствами и вином, а когда опьянела, Клеомен в сопровождении находившихся при нем друзей и собственных слуг вышел в полдень из заключения, не замеченный стражею; все были с кинжалами в руках. Проходя дальше, они повстречались на улице с Птолемеем, оставленным на это время в городе в звании начальника, и неожиданностью появления навели такой ужас на спутников Птолемея, что самого его стащили с колесницы, запряженной четвернею, лишили власти ¹¹⁴, а народ призывали к свободе. Но предприятие было совершенно неожиданно, и потому никто не слушал их и не присоединялся к восстанию. Тогда мятежники повернули в сторону и устремились к акрополю с целью сломать ворота и соединиться с заключенными. Однако и этот план не удался, потому что начальники акрополя догадались и укрепили ворота. После того они с мужеством, достойным спартанцев, наложили на себя руки.

Так кончил жизнь Клеомен ¹¹⁵, человек искусный в обращении, способный к ведению государственных дел, словом, самою природою предназначенный в вожди и цари.

40. Немного спустя ¹¹⁶отложился от царя Феодот, правитель Койлесирии, по происхождению этолиец. Он презирал царя за его распутство и характер вообще, не доверял его придворным, ибо незадолго до этого он оказал царю важные услуги в разных случаях, особенно при первом нападении Антиоха на Койлесирию, и не только не получил за это никакой благодарности, напротив: вызванный в Александрию, он едва не потерял жизни. По этим причинам Феодот и вознамерился теперь начать переговоры с Антиохом и передать ему все города Койлесирии. Антиох охотно принял предложение, и дело скоро было улажено. Дабы остаться верным себе и в отношении этого дома, мы возвратимся ко вступлению Антиоха на царство и с этой поры сделаем краткий обзор событий до начала войны, которая будет рассказана ниже.

Антиох был младший сын Селевка, прозванного Каллиником. По смерти отца, когда царскую власть по праву старшинства наследовал брат его Селевк, он сначала переселился в верхние области ¹¹⁷и жил там. Потом, когда Селевк с войском перевалил через Тавр и, как мы упоминали выше, был предательски убит, царскую власть принял на себя сам Антиох, управление землями по сю сторону Тавра доверил Ахею, а верхние области царства передал Молону и брату его Александру: Молон был сатрапом Мидии, а брат его — Персии.

41. Оба эти правителя в презрительном отношении к юному царю, в надежде приобщить к своим замыслам Ахея, а больше всего в страхе перед жестоким и коварным Гермием, в то время заправлявшим всеми делами государства, задумали отложиться от царя и отторгнуть от него верхние сатрапии ¹¹⁸. Что касается Гермия, то он был родом из Карий, а властного положения достиг в то время, когда Селевк, брат Антиоха, отправляясь в поход к Тавру, доверил ему управление государством. Облеченный такими полномочиями, он завидовал всем, кто занимал выдающееся положение при дворе. Жестокий по природе, Гермий наказывал одних за ошибки, обращаемые им в преступления ¹¹⁹, против других измышлял важные обвинения и был беспощадным и суровым судьею. Но главным, над всеми прочими господствующим стремлением его было погубить Эпигена, который привел назад войска, вышедшие в поход с Селевком. Дело в том, что Гермий видел в нем человека, способного говорить и действовать и пользующегося в войсках большим расположением. Задавшись этим, Гермий не переставал выжидать какого-либо случая или предлога для того, чтобы погубить соперника. Когда по поводу восстания Молона собрался совет и царь предоставил каждому высказать открыто свое суждение о мерах против мятежников, Эпиген первый подал совет не медлить и действовать неотложно. По его мнению, важнее всего было, чтобы царь сам отправился в те области и находился на месте действия. В присутствии царя, когда он предстанет перед народом с сильным войском, Молон и соумышленники его, говорил Эпиген, или вовсе не дерзнут продолжать дело возмущения, или же, если и отважатся упорствовать в своих злоумышлениях, скоро будут схвачены народом и доставлены царю.