Всешутейший собор. Смеховая культура царской России

В оформлении переплета использована картина В.И. Сурикова «Большой маскарад в 1772 году на улицах Москвы с участием Петра I и князя-кесаря И.Ф. Ромодановского» из собраний Русского музея

«Он мучитель в жизни и в своих писаниях, действующий в них так же, как актер с элементами скоморошества», – так характеризовал академик Д.С. Лихачев царя Московского Ивана Васильевича (1530-1584), прозванного за свирепый нрав Грозным. Однако шутовство никоим образом не ассоциируется с жестокостями. Зародившееся в языческие времена и восходившее к грубо-развлекательной

культуре трикстеров, оно возникает еще в искусстве синкретизма, где скоморох соединял в себе певца, музыканта, мима, танцора, клоуна, импровизатора. В русской народной культуре оно, по-видимому, укореняется еще в дописьменный период и уже в XI веке фиксируется в летописях. Неразрывно связанные с фольклором, скоморохи, объединившись в ватаги, странствовали по всей Древней Руси, потешая народ своим метким острым словцом, разудалыми песнями и зажигательными плясками. А потому Грозного если и можно назвать шутом и скоморохом, как его иногда аттестовали, то скоморохом особым, кровавым, ибо царь этот отличался остроумием изувера, черным юмором и адской насмешливостью, которые привносил в свои многочисленные казни, до которых был столь охоч. Где же берет свое начало его воистину инквизиторское шутовство?

Обратимся же ко времени, когда Иван был малолетним и прозвание «Грозный» еще не пристало к нему. В четыре года он лишился отца, великого князя Василия III Ивановича, в восемь потерял мать, Елену Глинскую. Соперничавшие за власть бояре не слишком церемонились с юным великим князем. «Люди из враждующих группировок, – отмечает историк В.Б. Кобрин, – врывались во дворец, избивали, арестовывали, убивали, не обращая внимания на просьбы малолетнего государя пощадить того или иного боярина». Иван жаловался впоследствии, что в малолетстве с ним обращались, как с убогим, ни в чем воли не давали, издевались, заставляли делать тяжелую работу, а подчас даже забывали накормить. Особенно врезалось в память Ивану, как однажды боярин Шуйский вальяжно развалился в государевой спальне, положив ноги на постель покойного отца.

Об Иване вспоминали только тогда, когда на Русь прибывали иностранные послы. Его облачали тогда в роскошные одежды, окружали пышностью, притворно выказывая смирение и раболепство. А по окончании церемонии поведение придворных разительно менялось. Небрежение бояр было для Ивана тем обиднее, что с младых ногтей он с помощью благоволившего к нему митрополита Макария постиг Божественную природу царской власти, ибо сказано в Писании: «…нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены».

Со временем бояре стали втягивать Ивана в свои далеко не шуточные распри, заставляя принять ту или иную сторону. «В обстановке подслушивания и подглядывания, частых отравлений, – говорит французский писатель и сторик А. Труайя, – Иван начинает воспринимать жизнь, как хищный зверек, который учится преследовать свою жертву и наслаждается ее страданиями».

Освободившись от опеки бояр, великий князь сразу предался диким потехам и играм, которых его лишали в детстве. Он отчаянно безобразничал – тешился жестокими забавами. Сохранились свидетельства о том, что двенадцатилетний Иван забирался на островерхие терема и сталкивал со «стремнин высоких» кошек и собак, с наслажднием наблюдая за их конвульсиями. Он выдергивал перья птицам, ножом вспарывал им брюшко, услаждая себя каждой новой стадией агонии. По словам В.О. Ключевского, «жалобный визг удовлетворяет живущую в нем темную жажду мщения, как если бы он предавал смерти ненавистных бояр». Подобное «озорство» державного отрока надлежит рассматривать как ученичество, как первую репетицию будущего тотального террора.

Летописец сказал об Иване: «Он находился более чем часто в гневе и чрезмерной ярости… был удобоподвижен к злобе, как по природе, так вместе и из-за гнева». Вместе со сверстниками, в будущем печально известными опричниками, грядущий царь разъезжал по московским улицам, «скачуще и бегающе неблагочинно»,

топтал конями людей, насильничал. Пристрастились они и к охоте: много времени проводили в лесах, где с наслаждением травили зверей, с кречетами в руках преследовали диких лебедей. Но охотой не ограничились – нападали на деревни, избивали крестьян, забавлялись с девицами, пили без меры. Бояре при этом не только не порицали поведение распоясавшегося юнца, а наоборот, восхваляли Ивана: «О, храбр будет сей царь и мужествен!»

Иван ерничал; облачался в саван, как ряженый и скоморох; ходил на ходулях – словом, откровенно валял дурака. Он рано научился обращать в шутку, игру жизнь и смерть окружающих, рано осознал, что ему, земному богу, дозволено все – и казнить, и миловать.

Первые казни начинаются с 1545 года, то есть как раз с того времени, когда Иван осознал себя самодержавным государем: «егда ж достигохом лето пятнадцатого возраста нашего, тогда Богом наставляемы, сами яхомся царство свое строить». По его приказу был схвачен и умерщвлен псарями боярин Андрей Шуйский – убитый пролежал на морозе нагим несколько часов.

Известно, что до своего венчания на царство в 1547 году Иван казнил восемь человек. Историки утверждают, что это больше, чем было умерщвлено за все долгие годы правления его деда и отца.

Однако в это же время с великим князем происходит благотворная метаморфоза. Современники связывали ее не столько с венчанием на царство, сколько с ужасающим московским пожаром и бунтом, когда мятежная чернь растерзала родного дядю Ивана. И он воспринял сие как кару за тяжкие грехи и, по словам летописца, «от того царь великий и великий князь прииде в умиление и нача многие благие дела строити».

А всё потому, что при дворе явился новгородский священник Сильвестр, который внушил Ивану страх за содеянное. Он пугал царя рассказами о видениях, атаковал «кусательными словесами», предсказывал гибель Ивану и всему его дому, если тот не проявит послушание. Сильвестр был высоко чтим всеми и надо всем властвовал вместе со своими сподвижниками. Одним из них был окольничий Алексей Адашев, дипломат, человек яркого государственного ума, инициатор реформ середины XVI века, в ведении которого находились разрядные книги и летописи. Вместе же новые советники царя образовали так называемую Избранную Раду, с именем которой связано покорение Казанского (1552) и Астраханского (1556) ханств, реформы управления и суда и составление знаменитого «Судебника» (1550), установление дипломатических связей с Англией, Бельгией, Голландией и многие другие славные деяния. Только благодаря благому влиянию Избранной Рады Иван стал, по словам Н.М. Карамзина, своего рода «героем добродетели в юности».

На том этапе царь чуждался грубых потех, зато находил удовольствие в богослужениях. Историк поясняет: «Тунеядцев, то есть блюдолизов, товарищей трапез, которые живут шутовством, тогда не только не награждали, но и прогоняли вместе со скоморохами и другими».

Такое отношение к скоморохам и шутам тем понятнее, что его разделяли советники из Избранной Рады, и прежде всего всемогущий тогда Сильвестр. Последний был в этом отношении учеником византийских церковных аскетов, традиционно воспринимавшим скоморошество и лицедейство как «бесовские игрища».

В известном «Домострое», составленном при участии Сильвестра, поражает резкость оценок шутовства. Проповеди, грамоты, поучения этой книги закрепляют за скоморошеством репутацию чего-то «дьявольского», «сатанинского», грозят ему адом и проклятием. Говорится, в частности, что скоморохи «всякое скаредие творят и всякие бесовские дела: блуд, нечистоту, сквернословие, срамословие, песни бесовские, плясание, скакание, гудение, трубы, бубны, сопели». Порицается любая трапеза, сопровождаемая музыкой и пляской: «И аще начнут… смехотворение и всякое глумление или гусли, и всякое гудение… и всякие игры бесовския, тогдаж, яко дым отгонит пчелы, тогдаж отыдут ангели Божия от тоя трапезы и смрадные бесы предстанут».