Всевидящее око [Чернее черного. Всевидящее око. Работа для гробовщика]

Пришло лето, настало утро, и благодать Господня лилась с небес, и в человецех благоволение, но мистера Самуэля Уиплстоуна это, похоже, не слишком устраивало. Он был как-то странно, по-глупому несчастен, став владельцем двух массивных серебряных блюд в стиле короля Георга и вместе с ними еще множества других бесполезных прощальных подарков. Уход из Министерства иностранных дел Ее Величества он воспринял на тот же манер, к которому успели привыкнуть его коллеги. В душе он давно уже смирился с тем, что не придется больше вставать в половине восьмого, мыться, бриться и ровно в восемь завтракать, — не стоит, впрочем, перечислять все пункты его неизбежного повседневного ритуала. Он рад был выходу на пенсию, но сейчас ощущал настоящее отчаяние. Ему ничего не хотелось. Перед ним не было никакой цели. Жизнь кончилась.

К десяти часам надоевшая обыденность обжитой квартиры начинала действовать ему на нервы. Кроме того, своим присутствием он мешал уборщице, ежедневно приходившей в это время.

Он вдруг ошеломленно уяснил, что двадцать лет прожил в унылом, тесном, некрасивом и темном доме. До глубины души потрясенный этим неожиданным открытием, мистер Уиплстоун вышел в лондонскую жару. Десятиминутная прогулка в парке тоже настроения не поправила. Увернувшись от струй воды, бивших из фонтана с водопадом, он отметил несколько изысканно одетых всадников, обошел куртины розовых и желтых тюльпанов, под раздутыми ноздрями вздыбленных эпштейновских лошадей вышел из парка и направился на Бэронсгейт.

Там его оглушила какофония часа пик, рев моторов машин, шоферы которых непрерывно переключали передачи и жали на газ. Старику пришло в голову, что ему самому теперь впору перейти на низшую скорость и терпеть на ней, пока не придет время последней остановки в каком-нибудь унылом закоулке. И там ждать, — если продолжать сравнение, — куда его оттащат. Картина получалась неприятная и его совсем не утешало, что это обычное явление.

Так он провел следующие четверть часа.

С западного конца Бэронсгейт можно было попасть на Каприкорн сквозь застекленный пассаж, слишком узкий для проезда машин. За поворотом на Каприкорн Мьюс и чуть дальше по той же стороне находилась Каприкорн Плейс. Он всегда проходил мимо и проделал бы так и сейчас, если бы не маленькая исхудавшая кошечка. Та выскочила ему прямо под ноги и последовала за ним в пассаж, исчезнув в его дальнем конце. И тут же старик услышал, как завизжали шины, и раздалось жалобное мяуканье.

Мистера Уиплстоуна это задело за живое. Таких вещей он не переносил и рад был бы поскорее исчезнуть и про все вообще забыть. Вместо этого, однако, он кинулся через пассаж на Каприкорн Мьюс.

Машина — какой-то грузовик — уже свернула на Каприкорн Плейс. Трое подростков перед гаражом пялились на кошку, которая как чернильное пятно распласталась на мостовой.

Один подошел поближе.

— Готова, — сказал он.

— Бедная кошечка, — фыркнул другой, и все трое захихикали.

Первый ткнул кошку ногой, словно собираясь ее перевернуть. К его удивлению, та отчаянно задергала задними ногами. Парень вскрикнул, опустил ногу и протянул к ней руку.

Кошка тут же вскочила и отчаянно кинулась к мистеру Уиплстоуну, который тем временем остановился неподалеку.

Он решил, что это реакция на испуг или что кошка просто обезумела от боли или от страха. Она вдруг напружинилась и прыгнула ему на грудь, зарывшись

в ткань пиджака тонкими коготками и — мистер Уиплстоун не поверил собственным ушам — довольно замурлыкала. Кто-то когда-то говорил ему, что умирающие кошки иногда мурлычут. Глаза у нее были синие-синие. Кончик хвоста на пару пальцев длины — белый, как снег, все же остальное — чернее черного.

Мистер Уиплстоун к кошкам был всегда неравнодушен.

В правой руке он держал зонтик, левой же рефлекторно прикрыл бедняжку. Та была чудовищно истощена, но теплая и вся дрожала.

— Одна из ее девяти жизней накрылась, — заметил парень, и все трое со смехом исчезли в гараже.

— Чтоб тебя перевернуло, — проворчал мистер Уиплстоун, который ругался весьма необычно.

Он неловко перевесил зонтик на левое предплечье, прямой рукой поправил монокль и осмотрел исхудавшее тельце. Кошка замурлыкала еще громче. Но когда он ее коснулся, слабо пискнула.

Что с ней?

Да ничего. Рана вряд ли серьезная. Кошка, вероятно, жила где-то по соседству, так что не потеряется — мистер Уиплстоун знал, что у кошек очень развит домашний инстинкт. Та тем временем просунула свою кругленькую головку под пиджак, а потом и под жилет, лапками ощупала его грудь. И старику стоило немалого труда оторвать ее от себя.

Он поставил кошку на тротуар, ласково сказав:

— Иди домой.

Та все не отрывала от него глаз, задрав крошечную головку. Разинула розовый ротик, словно хотела мяукнуть, но не издала ни звука.

— Нет, — повторил он, — иди домой.

У кошки подобрались бока, словно она опять собиралась прыгнуть.

Повернувшись к ней спиной, он поспешно зашагал по Мьюс, едва не пустившись бегом.

Каприкорн Мьюс — маленькая тихая улочка с булыжной мостовой. Там поместились три гаража, коммерческое агентство, две дюжины небольших зданий в викторианском стиле, миниатюрное бистро и четыре магазинчика. Приближаясь к одному их них, к цветочной лавке, в стекле витрины он разглядел отражение домов на противоположной стороне улицы, себя и кошку, решительно шагавшую следом. Та снова замяукала.

Мистер Уиплстоун пришел в отчаяние и даже принялся в смятении размышлять, не позвонить ли в Лигу охраны животных, но тут прямо у него за спиной из гаража вырулил грузовик, проехал мимо, и когда он оглянулся снова, кошки уже не было — мистер Уиплстоун решил, что она испугалась шума.

Неподалеку от цветочной лавки, по другую сторону, к Мьюс выходила еще одна улица. До глубины души взволнованный, мистер Уиплстоун зашагал в ту сторону.

Улица внушала уважение: красивая, солнечная, с видом на верхушки деревьев и купола базилики на Бэронсгейт. За коваными калитками нежились небольшие, тщательно ухоженные коттеджи, выстроенные в прошлом веке, с балконами и окнами, полными ярких цветов.

Откуда-то потянуло свежим кофе. Помешанные на порядке хозяйки драили тротуары и чистили бронзовые молотки. По улице трусила прислуга с корзинками для покупок. Из одного дома вышел мужчина примерно в возрасте мистера Уиплстоуна, с военной выправкой и багровой физиономией. Какая-то женщина катила в сторону парка коляску с младенцем крайне серьезного вида. Сопровождали их мальчик лет шести и пес размером с теленка. На привычный маршрут вышел почтальон.

В Лондоне еще уцелело немало маленьких тихих улочек, похожих на Каприкорн Плейс. На них живут представители верхнего среднего класса, и им тут — как не раз давали понять мистеру Уиплстоуну — было весьма удобно. Сам он относился к тому же слою, но отнюдь не разделял их мнения. Квартал Каприкорн казался ему слишком однообразным, но, с другой стороны, не был ни крикливым, ни роскошным, ни претенциозным, казался вполне приятным и обладал какой-то особой прелестью. Прямо перед ним оказался паб «Солнышко в лесу», украшавший собой тот угол, где Каприкорн Плейс вливалась в небольшую площадь Каприкорн Сквер, обычный кусок газона, окруженный чугунной решеткой, с несколькими платанами и парой лавочек. Свернув направо, он зашагал через нее на Каприкорн Уол.