Всеволод Залесский. Дилогия
Шрифт:
– Д-да…
– Плохо тебе?
Учитель застонал.
Он поверил этому красному командиру, каждому слову поверил, и было от этого больно, так больно, что даже боль в перебитых ногах стала не такой огненной.
– Ладно, – сказал Севка. – Нам пора…
Палец сам собой нажал на спуск автомата, пуля пробила сердце Учителя и вошла в землю, словно и ее хотела убить.
Костя завел мотор.
Севка подошел к бронеавтомобилю, взялся за поручень…
Сзади грохнул выстрел. Пуля ударила в броню возле самой головы Севки. Крохотный осколок
Севка быстро обернулся, вскидывая «МП».
Девчонка, та самая, с красной лентой, что собиралась вручать немцам цветы, каким-то образом успела схватить винтовку и выстрелить. Не попав с первого выстрела, она торопливо передергивала затвор – и не могла. Руки тряслись, затвор перекосило.
Бабы с визгом бросились в стороны, потащили за собой детей.
– Не нужно! – крикнул Севка.
Затвор винтовки, наконец, скользнул вперед, досылая патрон, девчонка подняла оружие.
– Не нужно… – повторил Севка. – Не…
Хлопнул наган. Пуля попала девчонке в лицо, винтовка отлетела, а девушка упала на землю как подкошенная.
– Давай в машину! – крикнул Костя, все еще целясь из нагана в толпу. – Или ты хочешь всех перестрелять?
Севка запрыгнул в бронеавтомобиль.
…К вечеру машину пришлось бросить – двигатель перегрелся, заглох и отказался заводиться.
Бронеавтомобиль подожгли и дальше пошли пешком.
Они так и не обсуждали то, что произошло на хуторе. Севка не поблагодарил Костю, а тот не сказал ни слова о том, что в следующий раз и так далее…
Они шли пять суток, вначале – днем, с небольшими привалами ночью, но на второй день попали под удар сто двадцать третьего «хеншеля». К тому моменту они уже собрали по степи почти сотню бойцов. Кого пришлось припугнуть расстрелом, кто пошел в колонне с командирами добровольно и даже с радостью, а троих пришлось в самом деле расстрелять.
Лично Севке. Своей рукой. И Косте сказал, чтобы не лез.
Двух красноармейцев, у которых в карманах оказались немецкие листовки-пропуска в плен, и красного командира, старшего лейтенанта, который попытался зачем-то застрелить Севку.
Когда на второй день пути заметили в небе над головой биплан, решили – все решили, даже те, кто был на фронте с июня сорок первого, – что это «У-2». Ну, не вязалось в голове, что у немцев – у самих немцев! – может быть такая вот этажерка на вооружении. Медленная, тарахтящая, словно швейная машинка.
Только у наших может на втором году войны летать такое. «Рус-фанер» – вот что это, подумали все, а оказалось, что это был «немец-дюраль». Штурмовик снизился и, не обращая внимания на приветственные крики и взмахи рук, ударил из двух пулеметов.
Бомб у него не было, видимо, возвращался «хеншель» домой и решил немного подработать на стороне. Идейный летчик попался. Пока не расстрелял остаток патронов по мечущимся в ужасе людям, не успокоился. И только потом улетел, оставив после себя полтора десятка убитых и два десятка раненых.
Дальше шли молча.
Трудно
Как ни странно, но двое остались.
Один – студент-медик, ушедший на фронт прямо из института, и шустрый мужичонка с бегающими глазками под мохнатыми бровями.
– Ты осторожнее с ним, – тихо сказал Севка студенту перед уходом. – Он может и тебя…
– Я справлюсь, – так же тихо произнес студент. – Если получится, вы и вправду пришлите кого-нибудь сюда. Дня три мы продержимся…
Севка приказал оставить раненым почти всю воду, продукты и незаметно сунул студенту «вальтер», который когда-то, через семьдесят лет, ему дал Евграф Павлович.
Дальше они двигались по ночам, выхватывая еще и по два-три часа после рассвета и до заката.
Севка шел сбоку от колонны, положив руки на автомат, висевший на шее.
Костя следил за людьми с другой стороны. Как овчарки за стадом. Тут Орлов был прав – в одиночку ни один из них не справился бы. Люди или разбежались бы, или уходили бы в сторону, чтобы не надрываться так, не выкладываться.
Либо придушили бы на привале.
Они не понимали, зачем так спешить. А Севка не объяснял. И что он мог сказать? Родина зовет? Так она и подождать может, Родина… Она большая, даже слишком большая. И слишком интернациональная, решили многие, когда группа конных калмыков обстреляла колонну, ранив троих и убив одного бойца.
Дружный залп в ответ выбил из седел и положил вместе с лошадьми пятнадцать калмыков, трое бойцов быстро сбегали к лежащим и штыками добили раненых. Нечего их, сволочей, жалеть, сказал старшина-артиллерист угрюмо. И остальные согласились с ним.
Никто этих гребаных буддистов не заставлял нападать.
К утру десятого августа по старому проселку они вышли к Трехозерью.
Севка поглядывал на карту, из всего выходило, что эти три озера, расположенные почти равносторонним треугольником, должны быть где-то рядом, но их не было. Был длинный высокий холм. И только поднявшись на него, они увидели озера.
Треугольник был повернут основанием к холму, а за вершиной, за самым большим озером, был виден табор – скопление палаток и шалашей. Берега озер обильно поросли камышом, проблем с этим строительным материалом не было.
– Стой, кто идет! – послышалось из камышей.
– Лейтенант Залесский и группа красноармейцев! – крикнул Севка.
Костя на верхушку холма не выходил, разумно держался сзади, и когда послышалась команда, скользнул влево, обходя часового.
– Руки вверх! – крикнул часовой. – Не двигаться!