Всеволод Залесский. Дилогия
Шрифт:
Лучше уж попробовать успеть пораньше.
Севка прибавил.
Земля была твердой, бежать было почти удобно, только высокая жесткая трава путалась под ногами. Ничего, подумал Севка и скомандовал себе: шире шаг.
Тут главное не мешкать и не оглядываться. Костя отстал, Севка уже не видел его краем глаза, а слышать не мог – в ушах гремело и трещало.
Еще быстрее…
На часы он тоже не смотрел, незачем. Если все предопределено, то все равно все получится… Ну, урядник решит выкурить две самокрутки вместо одной. Или у Грыши зачешется нос…
Над головой у Севки загрохотало.
Бомбардировщики. «СБ», которые немцы расстреляли – расстреляют – перед тем, как урядник дядя Яша подал команду. Черт, времени почти нет, а до вершины холма еще метров десять. И дыхание совсем сбилось, хрип колючий и темнота, застилающая глаза. Будет смешно, если Севка просто не сможет стрелять…
Бомбардировщик, задымив, пошел к земле, крутанулся через крыло и упал. На месте падения вспух черный дымный пузырь, пропитанный багровыми всполохами. Медленно пополз вверх черный столб. Потом, чуть дальше, упал второй бомбер.
Немецкие истребители вились вокруг третьего, подраненного, словно играли, посверкивая солнечными бликами на крыльях. Весело так и несерьезно.
Вершина.
Севка упал на живот, жадно хватая пересохшим ртом воздух. Вскинул винтовку к плечу.
В ста метрах от него казаки собирались расстреливать двух изловленных командиров Красной армии. Севку и Костю.
Севка тихо застонал, стер ладонью пот, крупными каплями повисший на бровях.
Это было странно – видеть себя вот так, со стороны. Не в записи или на фото, а вживую.
Вот он стоит, смотрит на расстрельную команду. Не он смотрит, поправил себя Севка, а я смотрю. Я сам смотрю на себя и смотрю на карабин в руках у Грыши. И на ствол этого карабина только что села бабочка. Или уже улетела, ее отсюда не разглядеть. А Севка не помнил… ведь не помнил, не мог вспомнить, бабочка была до падения бомбардировщиков или после… Наверное, до…
Севка оттянул затвор СВТ, несколько раз вдохнул-выдохнул, успокаиваясь. Ствол танцевал, не желая замереть на мишенях.
Урядник бросил окурок, Севка, естественно, не видел самого окурка, видел только движение руки дяди Яши.
Сейчас…
Но он успеет выстрелить раньше. Ведь может успеть… Севка затаил дыхание, заставил мушку замереть и нажал на спуск.
Щелчок – выстрел не прозвучал.
Севка завыл от обиды, дернул затвор, понимая, что вот теперь может не успеть, что чертова эсвэтэшка не вовремя решила продемонстрировать свой норов. Что там? Пыль? Просто бракованный патрон?
Севка еще раз нажал на спуск и снова услышал вместо выстрела щелчок.
Костя, тот Костя, что стоял над оврагом, вдруг метнулся к Севке, толкнул его. Разом выстрелили два карабина. Севка, тот Севка, что лежал на холме, зажмурился и снова все прозевал.
Над головой у него прогремели три выстрела, быстро, словно из автомата, один за другим. Гильза упала Севке на руку, обожгла, но Севка не вскрикнул, смотрел потрясенно на то, как медленно падает возле оврага дядя Яша, как рухнул, словно подкошенный, Фома и как Грыша – бедняга Грыша – оседает на землю, схватившись обеими руками за живот. А ведь я хотел его убить сразу, подумал Севка. Хотел всадить бедняге пулю в голову, чтобы ни он не мучился, ни я… Может,
Как было просто с Комиссаром – выполняй приказы и ни о чем не думай…
Костя, тяжело дыша, опустился на колени возле Севки.
– У…успели, – хрипло выдохнул он.
– Что сердце? – спросил Севка.
– Так себе… врач говорил, что на мне все хорошо заживает… – Костя снял с ремня флягу, дрожащей рукой открутил пробку и сделал несколько глотков. – Я думал, что не попаду…
– Кто-то же должен был попасть, – сказал Севка, выбросил, дергая затвор, один за другим патроны из магазина «СВТ», зарядил винтовку заново патронами из подсумка. – Уходить пора, я, так или иначе, скоро вылезу из оврага… И никого на этом холме не увижу…
– Пошли, – кивнул Костя, оглядываясь через плечо на себя, лежащего с пулей у самого сердца.
– Больно? – спросил Севка, вставая с земли.
– Больно…
Они отошли с холма к оврагу, который шел к самой околице хутора. Затаились. Им нужно было сделать выбор. Тут, неподалеку, через шесть с половиной часов должна была открыться воронка. Не прямо на Базу, с двумя пересадками, но с совершенно надежным маршрутом. Без потенциальных опасностей.
Достаточно было посидеть в кустах. Или даже подремать – пометка на карте, которую им вручил Дед, ясно указывала – в этот овраг никто не полезет еще двое суток. Можно было даже выспаться.
Но Дед еще заставил перед уходом сюда выслушать запись голоса Орлова на диктофоне. Севка хотел сразу послать, но Дед настаивал. «И ладно, – сказал Севка. – Пусть трындит».
– В принципе, – сказал Орлов, – вы можете сразу после того, как спасете себя, идти на Базу. Я туда вернусь скоро, там поболтаем, определимся. Я бы даже рекомендовал вам идти прямо туда. Так спокойнее… и мне, в том числе. Но… Такое дело… Есть одно дело… Черт, начинаю плести всякую ерунду… тавтология, да, Всеволод? Значит, так. Я сейчас очень занят. Когда освобожусь, может быть поздно… Даже наверняка будет поздно. И сотни жизней… Ничего, что я высокопарно? Если быть точным, то что-то около четырех сотен человек погибнет через… черт, такая путаница с этим временем… От момента вашего расстрела до гибели тех людей – пять дней. Вместе с днем расстрела, естественно. А до места гибели – возможной гибели – почти триста километров. На восток. Такая фигня…
Орлов сделал паузу, словно в задумчивости.
– Понимаешь, Сева… – Орлов почему-то обращался только к Севке, словно мнение Кости ему было известно. Или неинтересно вовсе. Только к Севке. – Там такая дурацкая обстановка сложилась, в сорок втором. Немцы рванулись к Сталинграду и Кавказу, а между войсками… если быть точным, между первой танковой армией группы армий «А» и четвертой танковой армией группы армий «Б» образовался разрыв. По Калмыцкой степи почти до самой Волги. Наших там пока почти нет, и немцев пока – тоже. Почти…