Вскрытие покажет
Шрифт:
Денис находился на погранзаставе имени майора Баграмова уже вторую неделю. Неизвестно какими путями, но тете Агнии и Никите, используя связи Лицкявичуса, удалось устроить его «перевод». Документы, состряпанные по самому высшему разряду, доставили начальству за несколько дней до его появления. К счастью, Денис не вызвал подозрений, так как приехал не один: вместе с ним прибыли еще восемь человек, но только он один попал в кинологическую службу. Тетя Агния решила, что это место для него – наиболее безопасное. Денис ничего не имел против этого: он любил собак и быстро нашел общий язык со своими подопечными. А вот как Синица попал в кинологию – вообще непонятно, ведь он как огня боялся любой живности, включая коз, коров и даже кошек. Подходя к вольерам, он обливался струями холодного пота, дрожащими руками зачерпывал кашу и, изо всех сил стараясь не расплескать, отвернув голову в сторону, разливал ее по мискам. Животные чувствовали его страх. Человек никогда не должен показывать, что боится – тем самым он позволяет собакам почувствовать себя хозяевами положения. И они, несмотря на кажущуюся простоту мышления, отыгрывались на Синице, каждый раз встречая его появление громким лаем. Денис только посмеивался, глядя на эту демонстрацию силы, и тщетно пытался внушить пареньку, что необходимо сразу поставить псов на место, наглядно продемонстрировав, кто на самом деле является хозяином.
Всего на заставе находилось пятьдесят человек личного состава, самыми колоритными из которых являлись начальник заставы полковник Илья Зосимович Акиньшин, которого солдаты видели редко; капитан Михаил Богданович Руденчик по кличке Изюбрь, который занимался личным составом кинологического подразделения; а также замначальника подполковник Крыласов, отвечающий за политработу и контрактников. Денис знал, что в течение года заставу собираются переформировать, оставив только контрактников и сделав из них профессиональное армейское подразделение. Подготовка к этому шла полным ходом, и контрактники уже служили бок о бок с солдатами-срочниками.
До Китая от заставы рукой подать – буквально восемьсот метров. С берега прекрасно видны строящаяся площадь Солнца в китайском Усучжене и русская часовня на Большом Уссурийском острове. На заставе поговаривали, что она мозолит китайцам глаза, поэтому они специально построили дамбу, чтобы течение поменялось и русский берег размывало сильнее, а китайский, наоборот, наносило. С тех пор как половина Большого Уссурийского стала китайской территорией, в Усучжене закипели строительные работы. За год выстроили площадь Солнца с огромным сооружением в виде иероглифа «Восток» – таким образом китайцы обозначили свою самую северо-восточную точку. За тот же срок с берега на остров протянулись два моста – сначала понтонный, потом обычный. На острове построили новую погранзаставу. Все это Денис выяснил в первые несколько дней, как и то, что в ближайшее время китайцы, похоже, собираются строить по соседству торгово-развлекательный центр. Он знал, что капитан Руденчик относится к передаче половины Большого Уссурийского Китаю резко отрицательно, считая, что «негоже разбазаривать нашу землю, завоеванную отцами и дедами». Тем не менее все полагали, что, когда усучженьский комплекс отстроится, половина Хабаровска будет туда ездить на выходные. Пару раз Денису удалось прокатиться на катере береговой охраны, с которого видно оба берега сразу: и наш, и китайский. Сравнение, увы, оказалось не в нашу пользу: весь их берег на протяжении тридцати километров поднят на пять метров и укреплен бетонными плитами так, что его даже цунами не смоет. На российской же стороне торчали какие-то колья, да и то всего с десяток метров, только возле наблюдательного пункта пограничников на острове – «Укрепрайон, твою м…ть!» – как бросил однажды сквозь зубы Руденчик. Он уже давненько подбирался к тому, чтобы изменить ситуацию, но от него на заставе мало что зависело. Всем заправлял Акиньшин, который готовился к высокому назначению в Москву, поэтому ему, в сущности, было плевать на то, что укрепрайон можно и в самом деле превратить в таковой всего за неделю – при желании, разумеется!
Положение на погранзаставе оказалось вовсе не таким, как представлял себе Денис. Он считал, что здесь каждый день происходят незаконные переходы границы, поимка нарушителей и перестрелки. Как же он ошибался! Жизнь текла тихо и размеренно, практически не нарушаемая происшествиями – ну, разве что в поселке у кого-то корова отелится или пастух напьется да набедокурит. А то еще, случается, лиса кур подавит, и тогда по какой-то непонятной причине хозяйка курятника прибежит к Акиньшину жаловаться – как будто пограничники должны селян от диких животных охранять! Тетя Агния, конечно, предупреждала, чтобы он не ждал приключений в стиле Джеймса Бонда. Она даже подчеркивала, что отправляет Дениса на это «дело» только потому, что абсолютно уверена в его относительной безопасности. С тех пор как Павел Кобзев, психиатр ОМР, поставил Денису диагноз, звучавший как «адреналиновая зависимость», он честно пытался преодолеть свою неуемную тягу к авантюрам. К счастью, Кобзев отказался от лекарственной терапии, иначе, как поначалу опасался Денис, он вполне мог превратиться в овощ, которому ничего в жизни не нужно, кроме тарелки супа и «Поля чудес» по телику по вечерам. Денис с тоской вспоминал бои без правил, запах арены – этот аромат соленого пота, песка и крови, смешанный с висящим в воздухе возбуждением, приправленный громкими приветственными криками и воем толпы. Это было незабываемо, и, если тетя Агния думала, что Денис избавился от тяги к приключениям, она сильно ошибалась. Он очень старался не доставлять ей неприятностей, зная, как огорчают ее его эскапады – в конце концов, она и Дэн – единственные в этом мире люди, которым он небезразличен, а значит, надо их беречь и ограждать от неприятностей. И все же поимка шпионов помогла бы ему немного развеяться. Основной контингент нарушителей здесь – рыбаки на джонках. Капитан Руденчик как-то обронил на ходу, что в прошлые годы их брали довольно много. Рыбаки относятся к беднейшим слоям китайского населения. Малограмотные, побитые жизнью и вынужденные работать за гроши, они соглашаются на любые условия, ведомые желанием наловить свои двадцать килограммов рыбы и выполнить «план». Однако в последнее время число нарушителей снизилось, ведь в тюрьму попадать никому неохота. Рыбаки наконец-то поняли, что граница не только патрулируется катерами, но каждый ее метр просматривается камерами наблюдения. Китайские власти, со своей стороны, тоже ведут разъяснительную работу – им ни к чему конфликты.
– Но это не значит, что мы тут баклуши бьем, – говорил капитан на одном из политзанятий. – Просто сегодня рыбаки стали хитрее. Они ставят лодки на фарватер, у самой границы, и закидывают сети на нашу сторону. Если подходит катер береговой охраны, они не идут на конфликт, а дают отрезать сеть или сами сбрасывают ее. Таким образом, за одну смену на корабле береговой охраны скапливается до трех километров китайских сетей – можно открывать лабаз и продавать обратно нарушителям! Учитывая, что смена длится двадцать дней, а сети бывают до трехсот метров длиной, получаем улов в одного нарушителя в день – вот и глядите сами. А осенью, в самый рыбный сезон, количество таких горе-рыбаков возрастает в разы. Но самое интересное происходит в начале зимы, когда на Уссури встает лед – так что вы как весенний призыв еще получите свою долю адреналина!
– А что такого происходит, когда лед встает? – наивно поинтересовался Денис у сержанта.
– Да здесь поблизости куча китайских психушек, – охотно пояснил тот. – В начале зимы у китайских психов начинает дружно рвать крышу, и они ломятся через границу в нашу сторону. Вместе с ними лезут и нелегальные гастарбайтеры, которые по тем или иным причинам не хотят себя утруждать выправкой документов для легального въезда в страну. Вот он, наш основной контингентик, – браконьеры да психи!
К начальству на заставе относились по-разному. Руденчика, скажем, боялись и уважали, но не любили: он слишком рьяно относился к своим обязанностям и требовал, чтобы каждое телодвижение служивого соответствовало уставу. Когда ему удавалось поймать «утекшего» в деревню или в Хабаровск солдата, не дождавшегося увольнительной, наказание бывало строгим и безжалостным. Тем не менее один Руденчик за этим и следил, а потому даже мимо его бдительных, но единственных очей, вполне можно было проскользнуть незамеченным. У Руденчика имелась единственная слабость – он любил собак. Лично ему принадлежала одна, которую солдаты окрестили Собакой Баскервилей. Невероятных размеров пес, ростом с приличного пони, с тяжеленными лапами, оставлявшими огромные следы, Один был помесью овчарки и волка и отличался свирепым нравом. Он спокойно бегал по заставе без поводка и намордника, наводя ужас на солдат – от одного тяжелого взгляда пса хотелось тут же сменить подгузник. Несмотря на это, Денис что-то не слышал о случаях покусов: как и его хозяин, Один был отлично вымуштрован и ничего не делал без приказа. Помимо него, на заставе имелся еще один свободно передвигающийся по территории представитель животного мира по имени Сом Иваныч. Сом Иваныч был пожилым пегим конем, и о нем на заставе и в ближайшем к ней поселке Казаково ходили легенды. Рассказывали, что после смерти хозяина конь ушел в лес. Была зима, и он прибился к стаду лосей и так прожил с ними целый год. Потом, в поисках людей, Сом Иваныч вышел к заставе, где его и поймал Руденчик.
Подполковника Крыласова Денис так и не сумел раскусить. Он представлялся ему головорезом, обожавшим своих контрактников и презиравшим срочников. Язвительный, громогласный и любящий словесно поиграть мускулами, Крыласов не пользовался популярностью у призывников: они считали его показушником. Кроме того, подполковник весьма болезненно относился к собственной персоне, а потому искал подвох в самых невинных высказываниях подчиненных и начальства.
Туман над рекой поднимался, и солнце начинало припекать. Где-то вдалеке зашевелились кусты, шелестя листвой, и Типчик заволновался, навострив уши-локаторы.
– Пошли поглядим? – предложил Денис, поднимаясь с корточек.
– П-пошли, – пробормотал Синица. По его тону и мученическому выражению лица Денис понял, что парень предпочел бы не двигаться с места. Не оглядываясь на спутника, он медленно двинулся в сторону леса.
Я сидела на широком деревянном крыльце медсанчасти, запрокинув голову и зажмурив глаза, наслаждаясь покоем этих ранних часов и приятным теплом, еще не перешедшим в невыносимую жару. «И как люди здесь умудряются не потерять квалификацию? – думала я. – Тут же совершенно ничего не происходит!» Начальник медсанчасти майор Губанов подтвердил это впечатление.
– Здесь редко что серьезное случается, Агния Кирилловна, – сказал он в первый же день. – Разве что несварение, но это в основном у мальчиков из хороших семей, а большинство лопают местную еду так, что за ушами трещит, да еще и добавки просят. Иногда кто-то схватит воспаление легких или бронхит, но сейчас лето, поэтому – сами понимаете, не сезон. Правда, давеча один прискакал с неприятным высыпанием на… в общем, притащил он его, судя по всему, из поселка.
Да уж, и зачем здесь, спрашивается, анестезиолог? Впрочем, в медсанчасти оказался недокомплект из-за того, что один из врачей и медсестра покинули заставу за два месяца до моего приезда – иначе мне бы ни за что сюда не попасть, а так с руками, можно сказать, оторвали! Сестричка поехала рожать на «большую землю», а врач ложился в больницу на обследование по поводу предстательной железы. Так что мое желание отправиться в Казаково было буквально встречено бурными аплодисментами. Когда Андрей разрешил мне воспользоваться его связями, он не предполагал, что я сама вознамерюсь ехать – речь, по правде сказать, шла о Денисе и Никите. Однако Андрей не знал о моих обстоятельствах, и что мне просто необходимо уехать из Питера, чтобы все обдумать. Кроме того, я боялась отпускать Дениса одного – даже в сопровождении Никиты: почему-то мне казалось, что я сама смогу лучше позаботиться о нем, ведь именно об этом просила меня его покойная мать. Заведующая отделением отпустила меня с неохотой: работы в больнице всегда много, а анестезиологов не хватает. Вот так и получилось, что именно Елена Георгиевна Охлопкова стала вторым, после Лариски, человеком, посвященным в мою «страшную тайну». Пришлось рассказать ей о своей беременности и о том, что в случае положительного разрешения проблемы я все равно вынуждена буду уйти в декретный отпуск. Но я никак не рассчитывала, что начальница закатит мне в кабинете настоящую истерику. Она орала так, как никогда не позволяла себе даже моя мать: странно и удивительно было видеть столько энергии и ярости в обычно хладнокровной, как удав, женщине. Огорошенная таким взрывом эмоций, я не сразу поняла его причину, но потом до меня дошло: Охлопкова требовала, чтобы я обязательно оставила ребенка.
– Вы не представляете, Агния Кирилловна, как я сейчас сожалею о том, что в свое время избавилась от ребенка! Теперь, по крайней мере, я не осталась бы одна… У вас, конечно, ситуация другая: вы замужем, есть сын, и все же ребенок – это такой подарок, такая радость – как же вы можете даже думать о том, чтобы его убить?!
Странно слышать такие слова от врача: она называла тривиальный аборт убийством! Судьба Охлопковой и в самом деле не из простых. Она всю жизнь любила одного человека, на двадцать пять лет старше ее, своего научного руководителя. Он отвечал ей взаимностью, но был обременен семьей. Вот так и получилось, что соединиться в гармоничном союзе эти двое сумели лишь на склоне лет, когда жена избранника Охлопковой умерла, а дети выросли. Учитывая его возраст, семейное счастье оказалось недолгим: они прожили вместе лет пять, не больше, а потом и он отправился в мир иной. У Елены Георгиевны осталась лишь одна отдушина в жизни – ее работа, и эту работу она исполняла исключительно добросовестно. Но то, что она однажды избавилась от ребенка, стало для меня откровением: начальница ни с кем не делилась подробностями своей личной жизни. И вот теперь она ругала меня, как мать ругает дочь, а я чувствовала себя не взрослой сорокалетней женщиной, а двадцатилетней девчонкой, которая может испортить себе жизнь абортом!