Вслед за тенью. Книга вторая
Шрифт:
— Девочки, пожалуйста, остановитесь, — чуть ли не взмолилась я, заметив, что Марья входит в азарт спора. И постаралась сменить тему разговора: — Кстати, по поводу моего сломанного ногтя. Если я надену перчатки… — вдруг осенило меня.
— Не наденешь! — прервала меня Марья, как отрезала.
— Почему? — спросила я, переводя удивленный взгляд с Маши на Вику.
— У них там заморочки по поводу голых рук.
— Как это?
— Типа пальцы должны быть открытыми. Да, Вика?
— Да. Это одно из условий, — подтвердила она.
—
— А шут его знает, — откликнулась Марья. И подумав добавила: — Шепчут, что это одна из заморочек хозяина клуба.
— А ты как думаешь, Вика? — обратилась я к гостье в надежде получить больше конкретики.
— Не уверена, что знаю точный ответ… Отпечатки пальцев… Или дополнительный контроль психологического состояния клиента — как вариант… — негромко предположила она, — Как бы то ни было, хозяин имеет право это потребовать. Его клуб — его правила.
— Маш, ты сказала «одна из заморочек». А сколько их ещё?
— Без понятия. Да какая разница, Кать!
— Как это какая, Маш? Похоже, ты наглухо вбила себе в голову навредить Мише и живешь только этим, не думая ни о чем другом.
— Как не думаю! Думаю я! Не утрируй!
— Возьми стул, поставь его здесь, — вдруг велела мне Вика, пальцем указав на центр комнаты, прямо под люстрой.
— Ззачем? — спросила я растерявшись.
— Приведу в порядок твои волосы.
— Приведешь в порядок? Как это?
— Ой, не тупи, Кать! — воскликнула Марья.
— Пора входить в образ, — спокойно объяснила мне Вика. Взглядом указала на пол в центре комнаты и добавила: — Времени не так много, а мне еще заниматься волосами Маши.
— Моими?! С чего вдруг?! — возмутилась бунтарка.
— Дополнение к седьмому пункту своего контракта вспомни, — велела ей гостья.
— А что там по седьмому? Аааа! Там же простая рекомендация — не более!
— Все рекомендации следует исполнять.
— Нафига!
— Чтобы быть во всеоружии.
— Во — все—о—ру—жии, — пропела Маша, — а, ну тогда ладно. А в какой цвет красить будем?
Наша гостья вынула из кармана своих домашних брюк тюбик, очень похожий на «мой», только поменьше размером, и молча отдала его Марье.
Виктория была сегодня всё в том же горчичном костюме, но, как ни странно, меня он больше не триггерил. Сегодня он был мне безразличен. Безразличен от слова совсем. От осмысления этого факта меня отвлекла Марья.
— Ого! Снегуркой стану! — воскликнула она, взглянув на цвет локона, изображенного у основания тюбика.
Вздохнув, я выполнила просьбу нашей гостьи, очень смахивающую на распоряжение, — молча уселась на указанное место. Виктория взяла с тумбочки «мой» тюбик с краской и принялась за работу, позволив мне наблюдать за процессом в отражении зеркала на стене напротив. У нее явно был опыт в парикмахерском деле: каждое движение виделось мне выверенным до автоматизма. Это успокаивало и вселяло уверенность в том, что волосы не будут испорчены.
'Интересно, где она этому научилась? — задумалась я, наслаждаясь легким массажем кожи головы, который решили устроить пальцы моего случайного парикмахера перед тем, как приступить к окрашиванию локонов.
Впрочем, вопроса этого я ей так и не задала. Интуиция подсказала, что ответа всё равно не получу.
— Кать, ты чего замолчала? Или допрос по клубу закончен? — в уши ворвался насмешливый Машкин голос.
— Нет, — отреагировала я вслух, — у меня остались вопросы.
— Тогда лови момент, пока я готова на них отвечать! — рассмеялась плутовка.
— Ловлю, — вздохнула я, — Мы говорили о хозяине клуба. Нам наверняка столкнуться с ним придется.
— Не придется! Он на нас и не взглянет.
— Почему?
— Мы птицы не его полета.
— А кто птицы его полета, Маш?
— Владелец клуба вращается на другой орбите, Кать. Нам до его орбиты — как пешкодралом до Америки, ясно?
— Не совсем…
— Ну, не совсем—так не совсем. Забей! Главное запомни: наша задача — не попасться ему на глаза, ясно?
— Не совсем…
— Ну что ты заладила! Что тебе не совсем ясно в этот раз?
— Как мы его узнаем? Чтобы не попасться ему на глаза, нужно знать как он выглядит, правда?
— Он — мулат. Вроде… Я же уже говорила, Кать! Только вчера. Ты меня удивляешь, мать!
— Вчера ты много чего говорила, Маш. И еще больше было того, что не договаривала. Шифровалась, как ты ни скажешь…
— Ну, чего ты цепляешься, цыпа! Весь мозг мне выклевала! — заявила бунтарка, буравя меня недовольным взглядом.
— Ма—ша… Мы же договорились: никаких цып, помнишь?
— Забей!
— Как «забей», Маш? Я же тебя просила.
— Сорь и забей на то, что я счас тебя так назвала, Кать. Не начинай кошмарить меня снова! Еще раз: не шифровалась я, просто не хотела тебя «грузить».
— Вот и напрасно не хотела.
— Не душни, а, — смиренно попросила подруга.
— Ладно… — не стала спорить я. И вернулась к вопросу, отчего-то взволновавшему меня больше всего: — Так вроде мулат или точно мулат?
— Мулат. Точно мулат, Кать!
Состояние смирения протяженностью более минуты было для Марьи Иванны Стоцкой чем-то противоестественным, поэтому она тут же скинула его с себя, как ящерица отслужившую, а потому больше ненужную шкурку, и бодро пошла в наступление:
— Вот зачем переспрашивать о том, что было говорено? У тебя же память — фотографическая! Или Каменнолицый ее убил?
— Фотографическая память позволяет вспомнить то, что видела, Маш, — объяснила я, — А мулата я не видела. У тебя есть его фото? Покажи!
— Откуда бы ему у меня взяться? — спросила подруга, в удивлении округлив глаза.
— Может описание его у тебя есть? Хотя бы примерное?
— Нет.
— Плохо. Надо было тщательнее проработать это момент.
— Прошу пардону, милейший Даниил Сергеевич в юбке! Недоработочка вышла-с! Ваще-то наша задача — его избегать.