Вспомни о Флебе (перевод Г. Крылов)
Шрифт:
– Просто я осматривал его внимательно. Внимательнее, чем вы, если только слух не обманул меня и я верно понял, о чем вы говорили. Где может быть достаточно места, чтобы Разум мог спрятаться?
– В вагоне реактора, – сказал Вабслин. – Мне там было никак не открыть некоторые двери. Хорза говорит, что, судя по приборам, они должны быть открыты.
– Хотите, чтобы я отправился туда и посмотрел? – Унаха-Клосп повернулся к Хорзе.
Мутатор кивнул.
– Если тебя не затруднит, – ровным голосом сказал он.
– Ни в коем случае, – весело ответил Унаха-Клосп, удаляясь
Бальведа посмотрела сквозь армированное стекло на задний вагон стоящего впереди поезда – того, который обследовал автономник.
– Если Разум прячется там, почему его не показывает твой детектор? Может, его сбивает с толку реактор? – Она медленно повернула голову к мутатору.
– Кто знает? – сказал Хорза. – Я не специалист по работе скафандров, в особенности поврежденных.
– Ты становишься слишком доверчивым, Хорза, – сказала Бальведа, улыбаясь едва заметной улыбкой. – Позволяешь автономнику выполнять такую работу!
– Всего лишь поручаю ему провести рекогносцировку, – сказал Хорза, отворачиваясь к пульту.
Он разглядывал экраны, счетчики, измерители, изменял функции дисплеев и счетчиков, пытался понять, что происходит в вагоне реактора, если только там действительно что-то происходит. Насколько он мог судить, все было в порядке, хотя еще со времен своего смотрительства в системах реактора он разбирался хуже, чем в большинстве других устройств поезда.
– Ну хорошо, – сказала Йелсон, разворачивая набок свое кресло; она положила ноги на край консоли и сняла шлем. – Что же мы будем делать, если Разума нет здесь – в вагоне реактора? Начнем ездить кругами, используя транзитные трубы, или как?
– Не думаю, что имеет смысл отправляться в путь поездом по главной линии, – сказал Хорза, посмотрев на Вабслина. – Я думал оставить всех здесь и объехать систему по транзитной трубе одному. Может быть, удастся обнаружить Разум с помощью моего детектора. На это не уйдет много времени, даже если сделать два круга и проехать по двум системам объездных путей между станциями. В транзитных трубах нет реакторов, а потому никаких ложных сигналов или помех мой датчик регистрировать не будет.
Вабслин, сидевший лицом к пульту управления, выглядел подавленным.
– Почему бы тогда не отправить всех остальных назад на корабль? – спросила Бальведа.
Хорза посмотрел на нее:
– Бальведа, ты здесь не для того, чтобы выступать с предложениями.
– Я только хотела помочь, – пожала та плечами.
– А если ты ничего не найдешь? – спросила Йелсон.
– Тогда мы вернемся на корабль, – сказал Хорза, тряхнув головой. – Это все, что остается. Вабслин на борту сможет проверить детектор моего скафандра, и в зависимости от характера неисправности мы либо вернемся в туннели, либо нет. Теперь, когда мы включили питание, все это можно будет сделать очень быстро и без всяких затруднений.
– Жаль, – сказал Вабслин, трогая органы управления. – Мы на этом поезде даже не сможем вернуться на станцию четыре,
– Может, нам удастся его убрать, – сказал Хорза инженеру. – Если мы поедем по главной линии, все равно придется как-то маневрировать, какой бы путь мы ни выбрали.
– Ну, ладно, – сказал Вабслин задумчиво, снова посмотрел на пульт управления и указал на один из приборов. – Это регулятор скорости?
Хорза рассмеялся. Скрестив руки на груди, он с ухмылкой посмотрел на Вабслина.
– Да. Посмотрим, удастся ли нам организовать маленькое путешествие.
Он наклонился над пультом и указал Вабслину на два-три других органа управления, при помощи которых поезд готовили к движению. Они принялись увлеченно показывать что-то друг другу, разговаривать, кивать.
Йелсон нетерпеливо заерзала на своем сиденье и наконец устремила взгляд на Бальведу. Та с улыбкой смотрела на Хорзу и Вабслина, потом, ощутив на себе взгляд Йелсон, посмотрела на нее и улыбнулась еще шире; она слегка повернула голову в сторону двух мужчин и подняла брови. Йелсон неохотно улыбнулась в ответ и чуть пошевелила своим ружьем.
Теперь огни бежали быстро, улетали назад, образуя по бокам тускло освещенной кабины две мигающие, прерывистые ленты света. Он знал; он еще прежде открыл глаза и видел.
Чтобы поднять веки, ему нужно было напрячь все силы. На короткое время он погрузился в забытье. Он не знал, сколько продремал, зная только, что дремал. Боль немного отступила. Некоторое время он оставался неподвижен. Его переломанное тело косо лежало в чужом, неподходящем для него кресле; голова уткнулась в консоль, рука была засунута в небольшой зазор на пульте управления, пальцы зажаты под тормозной рукояткой.
Ему было хорошо. Он не смог бы описать, как приятно ему было после всего этого мучительного путешествия ползком по туннелю и по поезду.
Темп движения поезда изменился. Локомотив все еще покачивался, но теперь чуть быстрее, и к первому добавилось несколько новых ритмов, вибрации стали чаще и напоминали частый сердечный стук. Ему казалось, что он слышит теперь и завывание ветра, задувающего в углубленные шахты далеко от занесенной снегом поверхности. А может быть, это работало воображение. Сказать наверняка он не мог.
Он снова чувствовал себя маленьким ребенком, который путешествует с погодками и старым кверлментором. Его колыбельку покачивали, и он то просыпался, то погружался в блаженный, счастливый сон.
Он не переставал думать: «Я сделал все, что мог. Может быть, этого недостаточно, но я сделал все, что было в моих силах». Эта мысль утешала его.
Как утихающая боль, она давала успокоение, как покачивающийся поезд, она его убаюкивала.
Он снова закрыл глаза. В темноте тоже было свое утешение. Он понятия не имел, какую часть пути уже преодолел, и начинал думать, что это не имеет значения. Память снова изменяла ему, и он не мог вспомнить, зачем он делает все это. Но и это уже не имело значения. Дело было сделано. Только бы не двигаться, а остальное не имело значения. Ничто не имело значения.