Вспомнить себя
Шрифт:
С тем же Липняковским Александр Борисович договорился, что сегодня же будет вызван в прокуратуру на допрос в качестве свидетеля Григорий Алексеевич Переверзин, бизнесмен из Москвы. Но так как слухи о том, что Генеральная прокуратура подписала уже постановление о задержании указанного человека и что ради этого, собственно, и прибыли из столицы двое сыщиков, уже разнеслись в городе стараниями кого-то из прокурорских работников, кто был причастен к этому делу, то следует предпринять и немедленные встречные действия. Тем более что через час-другой станет в городе наверняка известно и о задержании двоих обосранных «мокрушников», посланных тем же Переверзиным.
Липняковский был поражен тем, что именно на прокуратуру «грешат» москвичи. Тут и честь мундира, и местный
Поговорили и о тактике допроса. Когда бизнесмен явится в кабинет следователя, пусть допрос начинает сам Липняковский. А Переверзин, с его врожденной наглостью, скоро поймет, что следствие вроде бы ничем и не располагает против него. И допрос ему ни коим образом не грозит, нет против него никаких улик в прокуратуре. И надо в нем поддерживать это впечатление, задавать посторонние, вроде бы пустяшные вопросы, от которых тот будет потихоньку звереть. Типа почему вы решили облагодетельствовать именно наш город? Или: зачем вам это все надо? Что конкретно вы теряете, отказываясь в нашу пользу от выгодных заказов в Москве? И так далее, побольше вопросов, не имеющих как бы отношения к делу. Не нужно ему и предъявлять письмо мэра вместе с магнитофонной пленкой. Пока речь должна идти только о записях телефонных переговоров с Куратором. Нужно читать вслух расшифровки, прослушивать раз за разом телефонные переговоры, тоже сомневаясь в их подлинности, но вплоть до полного изнурения продолжать допрос, ибо главное, чего необходимо добиться, это как можно сильнее разозлить Переверзина, чтобы он потерял контроль над собой. А это, судя по манере его поведения, с ним случается. И тянуть эту бессмысленную якобы лямку до тех пор, пока не придут Турецкий с Плетневым. И вот тогда Витольд резко сменит и тон, и личное отношение к свидетелю, которого вслед за этим все трое начнут продвигать в сторону обвинения в соучастии, а дальше напрямую квалифицировать как основного заказчика преступления. У него сил не хватит долго сопротивляться. Для этого надо быть очень опытным подсудимым, не раз сидевшим в камере. А тюремный опыт Переверзина плюс его холерический темперамент, который он не привык сдерживать, на подобные роли не тянет.
О своих же прикидках по поводу того, как отыскать исполнителя, пресловутого Станислава Найденова, Александр Борисович ничего следователю говорить не стал. Тут он интуитивно почувствовал после вчерашнего вечернего разговора, что Милу с этим парнем что-то связывает. То ли простое знакомство — один примерно возраст, в одном городе живут, то ли не совсем простое. Опять же известная Алиса здесь замешана. Так что вполне мог оказаться некий любовный треугольник, который особенно трагически воспринимается именно в молодости. Но и Милу торопить он тоже не хотел, чувствовал, что та созревает для того, чтобы понять истину самой. И ей надо было дать немного времени. Антону Турецкий тоже пока ничего об этих своих соображениях не говорил.
Наконец Липняковский уехал, увезли и Федулова. И тогда Антон показал оставшимся работникам милиции, где лежит связанный Хонин.
Вся физиономия и грудь у того были обильно залиты душистой смесью хорошего острого кетчупа и вина. И выглядел он как бы не протрезвевшим еще до конца любителем кавказского шашлыка под обильными соусами. Но сам Хонин, кажется, так все еще не мог понять, что с ним на самом деле произошло. Боевые приемы Антона не нуждались в коррективах.
Увезли и этого, но уже в СИЗО, где позже и должна была произойти встреча ночных подельников. А до того момента пусть сам облизывает себя. Милиционеры, между прочим, хохотали от души, когда Турецкий рассказывал им, какие «страшилки» они тут с Антоном показывали, какой концерт устроили ночью для «узкого круга участников
И вот, наконец, остались одни. Шутки кончились.
Ирина была угрюмой, она понимала всю справедливость слов мужа. И понимала теперь, что сделала опрометчивый шаг. И мальчишку зря сюда притащила. Нет, она могла же его оставить в Москве, но прислушалась не к тому, к чему должен прислушиваться грамотный воспитатель, а поступила как баба.
Васька болтал без умолку, переживая, что не стал свидетелем того, как тут, в саду, расправлялись всю ночь с преступниками. Он всех, кажется, уже достал, и тогда Антон в довольно резкой форме приказал сыну замолчать. И эта его неожиданная грубость у всех вызвала даже удивление. Плетнев смутился и извинился, не перед сыном, перед взрослыми, за свою резкость. Но здесь очень серьезные дела происходят, попытался объяснить он. Еще неизвестно, что преступники в гостиничном номере натворили, но уже можно догадываться, что было бы, если бы Ваську он отвез ночевать к себе в номер. Это просто чудо, что у Александра Борисовича интуиция сработала… Да, здесь совсем не детские игры, и кто этого не понимает, тот…
Не договорил фразы Антон, но его раздражение тоже всем было понятно. Ирина тут же посчитала виновной именно себя. Валентина Денисовна и Сергей Иванович дружно кинулись ее успокаивать, помогать вытирать слезы, а Турецкий демонстративно молча, словно это его не касалось, смотрел в сторону. Разглядывал далекий горизонт и вообще больше не принимал в разговорах и увещеваниях никакого участия. Даже из-за стола вышел.
Мила тоже не могла оправдать резкость Антона и сказала ему об этом. Но не с обидой, а по-дружески.
Словом, закончилась семейная сцена тем, что Ирина сказала о своем отъезде. В конце концов, то, что хотела, она уже узнала, все живы и здоровы, занимаются важными и опасными делами, и теперь можно возвращаться в Москву. Ее решение было твердым, это понял по тону, каким было сказано, Александр и не стал спорить. Так оно, наверное, лучше будет. У него у самого на душе совсем не было покоя, надо было что-то решать кардинально, а ему в такой момент только и не хватало женских истерик.
Васька, быстро сообразив, что лафа кончается, бурно запротестовал, но его никто не слушал, и это ему было наиболее обидно. И тогда он решил предпринять последний шаг, выдвинуть свой козырной аргумент.
— Я вот тут думал, — солидно начал он, копируя кого-то из взрослых и невольно привлекая к себе внимание всех присутствующих, — и пришел к выводу.
Начало было захватывающим, учитывая его девятилетний возраст.
— Ну и к чему ты пришел, Вася? — улыбаясь сквозь еще не высохшие слезы, спросила Ирина.
— Я подумал, тетя Ира, что нам всем надо круто изменить жизнь.
— М-да! — заметил Турецкий, вкладывая в свое восклицание всю иронию, на которую был способен в данную минуту, и успел заметить, как Ирина метнула в его сторону сердитый взгляд: в ней снова пробуждалась строгая и разумная воспитательница. Он махнул рукой и отвернулся, чтобы не видеть этого «воспитательного маразма».
— Я подумал, тетя Ира, и ты, папа, послушай, что нам надо жить вместе.
— Что? — спросил Антон, думая, что ослышался.
— А то, что дядя Саша не хочет жить с тетей Ирой. Он мне нравится, он веселый дядька, мне подарки делает, но он ведь взрослый мужчина и должен понимать, что тетя Ира не может жить с двумя мужьями. И дядя Саша должен сделать свой выбор. По-мужски. И тогда папа женится на тете Ире, и у нас будет все хорошо. Вот чего я подумал, — закончил он.
Все ошарашенно молчали. Первым опомнился Турецкий. Посмотрел на мальчишку и с юмором спросил: