«Встать! Сталин идет!» Тайная магия Вождя
Шрифт:
Обратим внимание на официальный отчет о первом дне XIX съезда партии: «Семь часов вечера. Появление на трибуне товарища Сталина и его верных соратников тт. Молотова, Маленкова, Ворошилова, Булганина, Берии, Кагановича, Хрущева, Андреева, Микояна, Косыгина делегаты встречают долгими аплодисментами… По поручению Центрального Комитета Коммунистической партии съезд открывает вступительной речью тов. В.М. Молотов».
Было принято перечислять фамилии руководителей по их положению в партии и правительстве. Первым после Сталина стоит Молотов, а Берия значительно опережает Хрущева. (Во время войны в состав Государственного
Если бы не сокрушительная сталинская критика, Генеральным секретарем избрали бы Молотова. Но когда его кандидатура отпала, члены ЦК пришли в замешательство.
Мне кажется, верную мысль высказал Юрий Мухин:
«Без Сталина на посту Генерального секретаря, без Сталина как вождя партии партноменклатура теряла ту власть, которая дает материальные выгоды». Точнее — и власть, и авторитет, а также возможность использовать в личных, корпоративных и клановых интересах свое особое положение в государстве. Ведь они были представителями единственной ведущей и организующей общественной силы.
Сталин попытался понизить социальный статус КПСС. Он и без того мог влиять на экономические, социальные, общественные процессы как руководитель государства. Не было секретом, что в руководящие партийные и комсомольские органы все активней пробираются те, кто желал бы иметь больше привилегий и меньше ответственности.
Еще весной 1939 года В.И. Вернадский в дневнике отметил свое впечатление от выступлений большинства участников XVIII съезда ВКП(б): «Удивительное впечатление банальности и бессодержательности, раболепства к Сталину… Люди думают по трафаретам. Говорят, что нужно… Это заставляет сомневаться в будущем большевистской партии. Во что она превратится?»
Не менее сурово отозвался он о XVIII партийной конференции, состоявшейся в феврале 1941 года: «Поражает убогость и отсутствие живой мысли и одаренности выступающих большевиков. Сильно пала их умственная сила. Собрались чиновники, боящиеся говорить правду. Показывает, мне кажется, большое понижение их умственного и нравственного уровня по сравнению с реальной силой нации».
Конечно, Владимир Иванович не учел, что перед войной надо было не говорить умные речи, критиковать недостатки и вдаваться в дискуссии, а укреплять идейное единство партии, народа. Тем не менее он отметил повысившийся умственный и нравственный уровень советских людей, подчеркнув, что партийные деятели в этом отношении деградируют.
Война показала, что его критика была не вполне справедливой. И сам он записал в дневнике: по сравнению с Первой мировой войной наш народ значительно более патриотичен, сплочен, отстаивает свою Родину не щадя жизни (а Родина была — Советская!), фронт обеспечен всем необходимым, чего не было при царской власти. В конце войны в своей последней статье он утверждал: «Идеалы нашей демократии идут в унисон со стихийным геологическим процессом, с законами природы, отвечают ноосфере».
Однако через несколько лет после войны вновь стало проявляться все то же буржуазное перерождение в первую очередь привилегированных слоев советского общества. Как очистить партийные ряды от этой скверны? Единственная возможность — сделать пребывание на высоких должностях менее престижным и выгодным, чтобы в партию вступали люди по идейным, а не карьерным соображениям. Для этого требовалось снизить статус партийной номенклатуры.
…Покинув пост Генерального секретаря партии, Сталин мог спокойно контролировать с высоты своего непререкаемого авторитета положение в руководстве страны и партии. Все-таки он сильно устал после чудовищного напряжения военных лет. Наша держава окрепла и была окружена дружественными государствами. Прочными скрепами — экономическими, идеологическими, культурными — он связал республики Советского Союза, а затем и страны народной демократии. Но оставались социальные группы и политики, способные разрушить даже самые прочные связи, не считаясь ни с чем ради своих выгод.
Он думал о будущем, о том, что может произойти после его смерти, и опасался (как выяснилось много позже — совершенно справедливо), что дело, которому он посвятил свою жизнь, могут загубить враги СССР, а значит, и его лично.
Вспомним, как на Ялтинской конференции в феврале 1945 года Сталин сказал Рузвельту и Черчиллю: «…пройдет десять лет или, может быть, меньше, и мы исчезнем». Как видим, он спокойно и философски относился к своей смерти, даже фактически предсказал ее достаточно точно. А судьба России его тревожила.
С подачи Хрущева принято считать, будто существовал политический кризис, с которым не мог справиться престарелый вождь. Эта легенда понадобилась Никите Сергеевичу для оправдания своих провальных мероприятий после захвата власти. (Так же поступили Горбачев, Ельцин; любому политикану хочется свалить свою вину на предшественника.) Его мнение пришлось по душе многим авторам. Например, историк Д. Боффа уверенно констатировал «кризис сталинского правительства» (точнее было бы сказать — сталинского правления). Хотя уже в следующем абзаце признал:
«После десяти лет международных испытаний, одно другого тяжелее, которые страна победно преодолела, Советский Союз постепенно окреп. Последствия войны и голода отошли в прошлое. Население увеличивалось в результате демографического подъема. Промышленность росла. Из стен высших учебных заведений выходило около 200 тыс. выпускников, в дополнение к которым подготавливалось также примерно 300 тыс. специалистов со средним техническим образованием».
Больше бы подобных кризисов! Словно в помрачении рассудка автор ссылается на «маниакальное вырождение подозрительного характера» Сталина и «признаки неспособности осуществлять руководство». Боффа объясняет парадоксальность ситуации просто: «Все преодолевающая жизненная стойкость народа находилась в противоречии с тем свинцовым колпаком, который послевоенная сталинская политика надела на всю общественную жизнь в стране».
Выходит, под «свинцовым колпаком» происходит невиданный подъем народного хозяйства, растет количество населения, улучшается его благосостояние и повышается культурный уровень! Выходит, «колпак» предохранял общество от всяческих бед и определял его устойчивость. На мой взгляд, под идеологическим колпаком находилось сознание Боффы, когда он писал подобные вещи.
Умилительную оговорку делает этот буржуазный историк: «Мало кто ясно осознавал это противоречие». А может быть, его и не было? Или стремились создать и усилить социальные противоречия именно те, кто желал уничтожить существующий строй и/или обрести благоприятные возможности для личного обогащения?