Встреча на далеком меридиане
Шрифт:
– Как странно, - произнес Гончаров, не выпуская руки Ника.
– Мы столько с вами говорили и ничего не сказали о себе.
– Это правда, а ведь с первой минуты нашей встречи у меня на языке вертелось множество вопросов. Но я не знаю, как вам их задать, чтобы вы поняли, что они диктуются самым дружеским отношением.
Гончаров бросил на Ника настороженный, проницательный взгляд, и снова Ник ощутил за его улыбкой напряжение.
– Ну, мои-то вопросы были бы очень просты. Я не знаю, где вы родились, кто были ваши родители, и все же у меня такое ощущение, что я очень хорошо с вами знаком. Если вам захочется задать мне какие-нибудь вопросы, уверяю вас, я пойму, каким чувством они продиктованы, но если лучше их не задавать, - он сложил руки, словно умоляя о благоразумии, -
– Для вас?
– удивился Ник.
– Мне хотелось бы когда-нибудь рассказать вам, как много она значила для меня.
– Вы расскажете мне, когда приедете в Москву.
Ник снова улыбнулся.
– Хорошо. Так, значит, увидимся в Москве.
– Ник, собираясь проститься, пожал руку, сжимавшую его пальцы, а затем рассмеялся.
– И кстати, я родился в Нью-Йорке, у меня нет ни братьев, ни сестер, и я учился в государственной школе.
– В Нью-Йорке?
– сказал Гончаров, по-прежнему не выпуская руки Ника. В его голосе слышалась мечтательная грусть.
– Теперь, когда я наконец увидел этот город, мне трудно вспомнить, как было, когда я его еще не видел. Всю жизнь мне так хотелось его увидеть, что, когда мы вышли из самолета в Нью-Йорке, казалось, будто мы высаживаемся на Луну! И все остальные чувствовали то же самое, хотя читали много американских романов, видели кое-какие американские фильмы и даже знакомы с некоторыми из ваших журналов, такими, как "Лайф" и "Лук", ну и, разумеется, мой любимый журнал - лучший, который у вас издается.
– "Нэшнл джиогрэфик"...
– Он вам нравится?
– спросил Ник.
– О, я на него подписываюсь. "Нэшнл джиогрэфик" и "Физикл ревью" - вот два американских журнала, которые я регулярно читаю. Я люблю читать о чужих странах, а когда читаешь "Джиогрэфик" - будто сам путешествуешь! Если не считать Соединенных Штатов, мне больше всего хотелось бы побывать в Бразилии. Это моя давнишняя мечта - отправиться с какой-нибудь экспедицией в бразильские джунгли и там вдруг услышать голос поющей женщины.
– Он произнес это тихо и проникновенно, в то же время улыбаясь своей романтической фантазии.
– Голос все приближается, и вот выходит она, самая красивая женщина Америки, Дина Дурбин.
– В ночном мраке прозвучал его тихий смешок.
– Всю жизнь мне хотелось посмотреть Америку. Она оказалась такой, как мы ожидали, и в то же время совсем другой. Такая... такая смесь красивого и безобразного, хорошего и дурного... это было... Он взмахнул свободной рукой и закрыл глаза, не находя слов.
– Но если нам показалось, что мы приехали на Луну, то нью-йоркцы, едва узнав, что мы советские граждане, стали относиться к нам так, словно это мы приехали с Луны! Официантки, шоферы такси, служащие отеля - все были удивительно любезны! До чего нелепо, что мы с вами так долго были разъединены и теперь глазеем друг на друга, как на диковинку, - вдруг рассердился он.
– Нелепо! Просто нелепо! Глупо! Ну, довольно негодовать на историю, - закончил он, вновь улыбнувшись своей лукавой улыбкой.
– Обещайте мне, что вы приедете в Москву.
– Обещаю, - сказал Ник.
Они в последний раз горячо пожали друг другу руки и расстались.
Ник вел машину сквозь темноту, что-то тихонько напевая. Он жалел, что рядом с ним нет Мэрион, чтобы он мог рассказать ей о своем обновлении и скоротать часы до утра, когда он снова возьмется за работу с прежней страстью. Он был уверен, что не уснет, такое им владело волнение. Однако он заснул, а на следующее утро всю дорогу до института испытывал ту же светлую радость. Он чувствовал ее, пока не взялся за работу, а тогда вдруг понял, что ничего не изменилось, - он заразился страстью у другого, взял ее взаймы, а внутри по-прежнему оставалась пустота.
Два дня спустя, когда Хэншел снова зашел к нему в кабинет, Ник стоял у окна. Солнечные лучи зажигали золотые цехины в его волосах цвета слоновой кости, озаряли худое измученное лицо, но гасли в сумрачных глазах.
– Ну?
– весело спросил Хэншел, опускаясь в кресло.
– Как прошел визит
– Было очень интересно, - сказал Ник.
Хэншел засмеялся.
– Ай-ай-ай! Что за ответ, да еще таким замогильным голосом? Вы с Гончаровым разобрались в ваших расхождениях?
Ник медленно покачал головой. Приговор был произнесен не только над ним, но и над всеми, кто жил, страстно любя жизнь.
– Нет, - сказал он, - мы говорили о них, но и только.
– Я не могу понять одного: почему сам факт расхождения результатов сковывает вас по рукам и ногам?
– продолжал Хэншел все с той же легкой улыбочкой, которая словно говорила, что он понимает куда больше, чем Ник ему рассказал.
– В конце концов любой эксперимент всегда дает результаты, которые хоть немного да отличаются от результатов, полученных другими. Вы показали только, что существует реальная возможность неправильности всей теории в целом. Исходите из этого, а уточнением деталей пусть занимается кто-нибудь другой.
– Вы ведь знаете, я не могу так, Леонард. Я вам уже говорил.
– Да, вы говорили, но ссылались на нелепую причину. Настоящая причина лежит гораздо глубже. И мы оба знаем это. Видите ли, я убежден, что мы с вами в одном положении.
– Не говорите так!
– потребовал Ник.
– Не смейте так говорить!
– Раз кончилось, то кончилось навсегда, - сказал Хэншел.
– Я прошел через это. Ник, я знаю.
– Прервалось на время, но не кончилось. Я не выдержал бы, если бы поверил этому.
– Послушайте, - сказал Хэншел устало, - вы говорите с человеком, который прошел через все это. Вы думаете, меня не охватил ужас, когда я впервые понял, что со мной происходит?
– Он спросил это с такой силой, что Ник вдруг догадался, какая жгучая трагедия крылась под ироническим спокойствием Хэншела.
– Но я не стал строить несбыточных планов, как вы. Я выскочил из лаборатории, захлопнул за собой дверь, запер ее и больше не возвращался - ни разу даже не позволил себе подумать о том, чтобы вернуться. О господи!
– продолжал он зло.
– Что уж такого особенного в исследовательской работе? Что за радость быть творчески мыслящим человеком? Сочинять книги, создавать картины, заниматься ли наукой - да чем угодно! Эдит права. Она была права с самого начала. Девяносто девять целых девятьсот девяносто девять тысячных процента всех людей, живших от начала времен, не имели ни малейшего представления о том, что такое новая мысль, что такое прозрение, как это бывает, когда вдруг видишь истину, которой до тебя вот так не постигал никто! И все же они живут, они преуспевают, они смеются и, вероятно, счастливы. Так какого же дьявола мы убиваем себя? Кто доказал, что это так уж важно?
– Вы же и доказываете вот сейчас, - ответил Ник.
– Послушайте себя. Стали бы вы так горячиться из-за чего-нибудь бессмысленного и ненужного?
– Обойдемся без софистики, Ник. Я старше вас и стараюсь вам помочь. Я рассказал вам об этом только потому, что вижу, как вы мучаетесь, а мой опыт мог бы пойти вам на пользу. То, что случилось с вами, рано или поздно случается со всеми. Просто что-то ломается, только и всего. Так черт с ним! Это еще не конец света.
– Да?
– Да. И если хотите знать правду, будь это хоть конец света, мне все равно плевать. Завтра или послезавтра - какая разница?
– сказал Хэншел устало.
– Мне надоело жить. Иногда у меня такое ощущение, что я не живу, а просто жду смерти. И вы чувствуете то же. Ник, или почувствуете...
– Я скажу вам, что я чувствую, - ответил Ник.
– Словно надо мной произнесен какой-то ужасный приговор, а я отказываюсь его принять.
– И вы думаете, что добьетесь его отмены?
– Меня словно придавило обвалом, и я знаю, что извне помощь прийти не может. Это ясно. Мне придется выкарабкиваться наружу самому и найти для этого силы в самом себе.
– Ну что ж, - сказал Хэншел, помолчав.
– У меня к вам есть еще одно предложение. Не обязательно Подписывать контракт на два года. Ближайшая конференция назначена на эту осень, и она продлится месяца два-три, не считая месяца подготовки. Почему бы вам не принять в ней участие вместе со мной? Попробуйте, только и всего.