Встреча на далеком меридиане
Шрифт:
– Ник, - раздался позади него знакомый женский голос, - я вижу в зеркале, что ты, как всегда, мыслишь.
– Он обернулся и увидел смеющееся лицо Руфи.
– Ты совсем не изменился. Ты все еще присутствуешь при конце света.
Прежде чем встать, он секунду помедлил - ему хотелось посмотреть на нее. Он был настолько выше ее, что, когда она не глядела ему прямо в лицо, он не видел ее глаз, а только кончики длинных ресниц, торчащие из-под бровей, не видел линий ее точеного носика, изгиба ее красивой шеи, очертаний ее высокого лба - все это искажалось и укорачивалось.
– Я так рад снова увидеть тебя, - сказал он. Он заметил по ее глазам, что радость, написанная на его лице, ей приятна. Если страсть в них и умерла, они по-прежнему любили друг друга какой-то особой любовью.
Тут он заметил, что она беременна, и кровь медленно отлила от его лица. Он почувствовал, что задыхается, и густой комок слез стал у него в горле, обжег глаза: он вдруг ощутил себя уничтоженным, не способным сказать миру, кто он такой, больше того - что он вообще существует. Это вовсе не было ревностью, потому что лишь на краткое мгновение он увидел ее в объятиях какого-то неизвестного, безликого обнаженного мужчины.
Но она обрела то, в чем он отказывал ей по причинам настолько сложным, что ему самому они были непонятны. Она прошла мимо него, гонимая неутолимой жаждой жизни. Там, где он видел лишь черный хаос, она обнаружила простой и ясный смысл. Она верила в прочное будущее и видела его, а он остался человеком с неподвижными, полными муки глазами и отвисшей челюстью, его ослепила вздымающиеся волны добела раскаленной гибели. Руфь нашла себя, а он стал невидимым и несуществующим.
Но она заметила только его пристальный взгляд и не поняла, что за ним кроется. Она чуть-чуть улыбнулась счастливой и гордой улыбкой.
– Как видишь, - сказала она с шутливой небрежностью, скрывающей безграничную радость.
– Скоро я уже, наверно, и в дверь не пролезу.
– Тут она наконец обратила внимание на его напряженное лицо, и в ее глазах мелькнула тень прежней нежности.
– Неужели это так на тебя подействовало, Ник? Может быть, мне следовало предупредить тебя, когда мы говорили по телефону. Но я хотела тебя увидеть.
Он медленно и все еще ошеломленно покачал головой.
– Ты выглядишь чудесно, - сказал он, и вымученные слова прозвучали ласково.
– У тебя такой счастливый вид!
– А я счастлива, - сказала она, - по-настоящему!
– Кажется, я впервые понял, что тебе было нужно и как сильно это было тебе нужно.
– Не надо, Ник, - сказала она умоляюще.
– Нет, - ответил он, - я не хочу сказать ничего плохого. Ты поступила правильно. Теперь я могу это признать.
Ее глаза были полны сострадания.
– Ну, что я могу на это сказать?
– Ничего не надо говорить, - ответил он тихо.
– Может быть, тебе расхотелось завтракать со мной?
– спросила она. Может, мне просто уйти?
Он хотел именно этого, но отрицательно покачал головой.
– Это было бы слишком глупо. Мне же хочется с тобой поговорить. И я рад, что твое желание сбылось. Я всегда хотел, чтобы ты была счастлива. Я ведь просто не знал, что для этого надо сделать, а если и знал, то не мог, потому что я - это я. Ради бога, Руфи, не уходи.
– Расскажи мне, что ты поделываешь, - попросила она, когда они сели за столик.
– Каждый раз, когда я читаю о каком-нибудь съезде ученых, я всегда думаю, не там ли ты и как ты оцениваешь то, что газеты называют "самым сенсационным успехом за много лет" - ведь прежде ты всегда над ними смеялся.
– Я работаю, - сказал он, - иногда хорошо, иногда - нет.
– У тебя такой усталый голос!
– Я не устал, - улыбнулся он.
– Я не переутомлен.
– Но прежде ты всегда был так увлечен своей работой! Когда ты о ней говорил, казалось, что в мире нет ничего интереснее. Все начинали завидовать, что не работают вместе с тобой. Тебе надоело?
– Надоела работа? Конечно, нет! Я тебе уже сказал, что все в порядке. Дела идут очень хорошо.
– Он снова улыбнулся ей.
– А как ты?
– Очень хорошо, - помолчав, сказала она, слегка изменившимся голосом.
– Ты хотела бы сказать - так хорошо, как ты и не мечтала, и теперь ты счастливее, чем могла надеяться. Но ты не говоришь этого, потому что боишься сделать мне больно, - мягко заметил он.
Она кивнула, как провинившаяся маленькая девочка.
– Ники, ты всегда знал меня гораздо лучше, чем я тебя. Я всегда надеялась - половиной сердца, во всяком случае, - что ты еще встретишь какую-нибудь чудесную женщину, гораздо более умную и чуткую, чем я, и она даст тебе то, что тебе нужно. Правда, только половиной.
– А другой половиной?
Она чуть-чуть пожала плечами и улыбнулась.
– Не будем говорить об этом. Ведь я все-таки женщина, и это мне было бы очень больно, ужасно больно... Наверно, я дурочка, что признаюсь в этом. Ах, Ники, если бы ты только знал, как я сожалею о том, что с тобой сделала, или, вернее, о том, чего не сделала для тебя. Иногда по ночам ты говорил со мной, и я знала, что ты взываешь о спасении, как утопающий, и ничем не могла тебе помочь. Я не знала, что можно сделать. Вспоминая эти ночи, я чувствую себя безмерно виноватой, но не знаю, в чем я виновата. Это и есть самое страшное. Женщина так беспомощна рядом с тобой! Ники, сообщить тебе, когда родится мой ребенок?
– спросила она тихо.
На глазах у него снова навернулись слезы.
– Конечно. И о том, как ты себя чувствуешь. Попроси...
– Он не мог заставить себя сказать "своего мужа", - того, кто будет рассылать извещения, послать мне телеграмму.
– Хорошо, - сказала она и добавила со вздохом: - Как глупо, что мы с тобой так разговариваем.
– Хуже, чем глупо: мы все время очень мило друг друга мучаем. А зачем? Зачем?.. Давай зажжем свет. Я позвонил тебе, потому что хотел увидеться с тобой, побыть с тобой немножко и немножко поговорить. Ни о чем особенном. Просто посидеть с тобой, посмеяться, в чем-то согласиться, о чем-то поспорить. Не хочется думать, что для нас это больше невозможно. Черт побери, ты же мне нравишься! И всегда будешь нравиться!