Встреча с чудом
Шрифт:
— Ну, сестры-разбойницы, выспались? — весело и простодушно приветствовал он. И это восклицание успокоило их.
Толстый сосед проснулся опухшим и хриплым. Он с похмелья будто весь ржаво скрипел. Свет белый ему явно был не мил. Он ладонями стиснул виски.
— Трещит? — спросил Чемизов.
— Раскалывается. Пойду освежусь. — И он, не умывшись, поплелся в вагон-ресторан.
— Великомученик! — засмеялся Лева. — Я таких знаю. На работе, дома — нормальный человек, а поехал в командировку — не просыхает.
Пока сестры прибирали купе, готовили завтрак и ждали проводника с чаем, Чемизов курил в коридорчике у окна.
«Сманил девчонок, а вдруг им будет плохо? — думал он в смятении. — И вечно я баламучу людей! »
Если бы друзья узнали об этом событии с девушками, они
Нынче летом, например, загорелся он путешествиями и предложил группе студентов связать на Хилке плот, спуститься на нем в Селенгу, а по Селенге проплыть к Байкалу. Путь был длинный, трудный, таежный. Но Лева так увлекся этим, так расписал красоту дороги, нафантазировал такие приключения, что студенты немедленно взялись за дело. А Лева тут же остыл. Под разными предлогами он увильнул от этого путешествия. Студенты уплыли, а он сразу же воспламенился новой идеей. Он уговорил художников совершить путешествие на велосипедах по тем местам, где жили декабристы, сделать зарисовки и написать книжечку очерков. Доверчивые художники поддались его красноречию. И Лева развил бурную деятельность. Он начертил маршрут, составил список дорожных вещей и даже сложил их в рюкзак. На каждом перекрестке он радостно рассказывал о своей затее и до последнего дня был уверен, что поедет. Но вдруг все это путешествие показалось ему слишком канительным, трудным, и он отвертелся от него. Художники уехали одни. А Лева носился с новыми проектами.
В жизни иногда встречаются удивительные противоречия: рядом с безалаберным краснобаем в Леве жил упорный и постоянный труженик пера.
Но одно дело заманить студентов на плот, другое — неопытных девочек завезти от дома за тысячи километров. Сначала Лева испугался, а потом стал уговаривать себя: «Им нужно понюхать жизнь, поработать. А я помогу им устроиться. Они были в трудном положении, я их выручил, елки-палки. Это для них путешествие в жизнь. И ничего худого с ними не стрясется». Лева сразу же повеселел. Перед ним замерцали глаза Аси. Неплохо на свете жить, когда существуют девушки с такими глазами! Лева, рассеянно улыбаясь, пятерней раздирал русые лохмы, близоруко щурясь, подталкивал средним пальцем сползающие очки. В Асе чудилось ему что-то такое пронзительно юное, о чем можно сказать только в стихах... У Чемизова была еще одна слабость: о его влюбчивости ходили анекдоты.
— Лев Сергеевич, идите чай пить, — позвала Славка, выглядывая из купе.
Ему нравилась и статная Ярослава, порой бесцеремонная, всегда неунывающая. Белокурой россиянкой назвал он ее мысленно. И какое дивное имя — Ярослава!
В купе было чисто и уютно, свежо, приятно пахло дешевенькими духами. Пили чай с московской колбасой. Радиоузел поезда передавал концерт. Женский хор запел грустную, милую песню:
Ивушка зеленая Над водой склоненная...И вдруг Ася тихонько, почти незаметно заплакала. Она не отвернула лица и даже засмеялась, когда по щеке скатилась всего лишь одна слезинка.
— Да ты что, мать, рехнулась?! — закричала Славка. — О чем ты?
— Просто так, — засмеялась Ася и смахнула вторую слезинку. — Песня вот...
И действительно, от песни смутно промелькнуло перед Асей лицо мамы, фуражка на затылке Кости, полка с книгами, далекий белый парусок на синем озере и как-то на мгновение показалось сердцу, что это уже на веки вечные потеряно. И захотелось ей уюта и беззаботности, и чтобы оберегали ее, как ребенка, и любили. А сквозь это желание пробилось что-то темное, тревожное, неведомое. Но все это стремительно возникло, высекло две слезинки и опять унеслось.
Чемизов задумчиво смотрел на нее поверх очков.
А Славка с завидным аппетитом уплетала большой бутерброд и хохотала, изображая стонущего с похмелья толстяка.
Лева то поглядывал в окно — там мелькали ярко-зеленые озими и сарафанно-пестрые рощи, в которых, конечно, шныряли зайчишки-листопадники, — то поглядывал на Асю. И все это сливалось в один смутный, ноющий образ: и темные ели, под которыми алели калина и бересклет, и стук поезда, и оленьи глаза Аси, и запах духов, и зайчишки-листопадники, и песня про ивушку склоненную, и слезинка на смеющемся лице. Все это было такое русское, из-под самого сердца, что Лева долго не мог говорить. Теперь он знал: дорога, овеянная образом Аси, будет для него незабвенной. И впервые он почувствовал себя старым: ведь ему уже двадцать восемь, а ей — восемнадцать. И ему показалась своя жизнь очень одинокой, неуютной. Глядя в окно, он потихонечку просвистел: «Люблю ли тебя, я не знаю, но кажется мне, что люблю». И Ася почему-то поняла, что именно эти строки он просвистел.
— Хотите, я расскажу вам один случай? — задумчиво произнес Лева.
Славка лежа читала книжечку Чемизова. А он и Ася облокотились на столик, смотрели в окно. Ася сняла куртку. В голубой шелковой тенниске с короткими рукавами она выглядела совсем школьницей.
— Вся эта история произошла в Сухуми. Старые жители еще помнят ее. Жила в городе красавица гречанка со странным именем Евдоха. Была она величавая, точно королева. Идет по улице, а на нее не только мужчины, но и женщины оглядываются. Была она неграмотная, продавала шнурки и ваксу, чистила сапоги. И был у Евдохи жених — русский рыбак. Однажды он исчез, бросил ее. Евдоха не плакала, не кричала — она сошла с ума. Бросила свои щетки, шнурки и стала искать всюду рыбака. Заходила в учреждения, в дома жителей. Молча осмотрит комнаты и уйдет. Она бродила среди шумных улиц, появлялась в кино, в театрах, на ходу прыгала в трамвай ~- и всегда заглядывала в лица мужчин. Она караулила ночами в парке. Представьте себе густую тьму южной ночи. Дует черный ветер, пахнущий розами. В смятении бушуют заросли пальм, магнолий, лавра, листья шуршат, будто бумажные. Печально шумит невидимое море. Пылают светильники крупных звезд. По темной аллее идет мужчина. И вдруг его нежно окликают: «Коля!» И откуда-то из кипящей лавины листвы выбегает оборванная женщина и жадно заглядывает ему в лицо. Жутко! Несколько лет искала она рыбака. Особенно Евдоха волновалась перед грозой. Она тогда бегала по всему городу, металась от мужчины к мужчине, умоляюще заглядывала в лица... Однажды ночью, когда полыхали молнии, она полезла через забор какого-то склада, и сторож застрелил королеву Евдоху. Подумал, что это грабитель...
Ася слушала, неотрывно глядя ему в лицо. Чемизов замолчал, потом удивленно пожал плечами.
— А зачем это я стал рассказывать?
— Очень печальная история, — раздался голос Славки. — Бедняга Евдоха! Плюнула бы на этого рыбака с высокой вышки. Вот, хоть убейте, не могу понять, как это некоторые дурехи из-за мужчин теряют головы. Все это чепуха на постном масле.
— Подождите, еще сами будете, как Евдоха, заглядывать всем в лица, — пообещал Чемизов.
— Нет уж, дудки, господа!
— Вот так могут и вас полюбить, — Чемизов грустно улыбнулся, глядя в глаза Аси. Она покраснела.
— Вы скроетесь, а кто-нибудь ночами будет заглядывать в лица всех девушек, искать вас...
— Ну, меня искать не будут. Что во мне хорошего? — Ася смущенно засмеялась.
— Вы думаете? — многозначительно спросил Лева. Ася отвела глаза.
— Это вот меня искать не будут. Я некрасивый.
Они замолчали и, не решаясь посмотреть друг на друга, глядели в окно. Он закурил и задумчиво прочитал:
Я не завидую тем людям, что уютно Прожили жизнь, не ведая беды, Не встретившим печали, хоть минутной, Не евшим вместо хлеба лебеды, Не плакавшим от дорогой потери, Не знавшим никогда цены рубля. Счастливчикам таким я плохо верю. Ну, чем такому дорога земля?! Где след его в полях ее зеленых? Что жизнь такая? Проплывет, как дым. Завидую седым вискам ученых, Солдатским старым шрамам боевым...