Встреча с чудом
Шрифт:
— Ну, Комар, наверное, вопил, как недорезанный, — заметил Космач.
— И такие ругатели нужны, — поучал Бянкин. — Они жалят, не дают лежать на печи. В природе все обмозговано. Вот возьми, в зной грудь кормящей матери прохладная, а в холод — теплая.
И почему-то нравятся Асе такие разговоры бывалых людей.
В сиянии пролетели гуси. Длинная вереница упруго колыхалась...
Пошла странная, дикая тайга. Такой Славка еще не видела. По полному бездорожью пробивались через густейшие заросли с сопки на сопку. Стоял гулкий треск ломаемых ветвей и тонких стволов. Все сопки и глубокие пади между ними были покрыты камнями и буквально завалены вывернутыми
Славка перелезала через завалы, и ей казалось, что это кто-то нарочно нагромоздил баррикады из вывернутых деревьев. Непривычная к такому пути, она тяжело дышала, глаза ее заливал пот. Впереди спотыкались лошади, гремели о валежины копытами.
Среди этого бурелома, скрытые долгомохом, кустами, лишайниками и свежей травой, лежали камни, валуны и плиты. Ими были выстланы все пади между сопками. Эти камни за много лет покрылись тонким слоем земли, заросли травой, превратились в скользкие, мокрые бугры и кочки. Между ними зияли дыры, там глубоко журчала невидимая вода. Того и гляди упадешь, сломаешь ногу. А эти каменные заросшие россыпи чередовались с чавкающими, зыбкими болотами.
Славка вдруг впервые почувствовала, какая она грузная. Уже через час она едва тащилась по всем этим дебрям, задыхаясь, как старуха. За этот час испарилось ее книжное представление о геологах.
Караван продирался вперед, то взбираясь в сосняках на южные склоны-увалы, то в гущине лиственничных зарослей спускаясь по северным склонам-сиверам.
Славку облепляли кровососы-комары и слепни. Обливаясь потом, она карабкалась на сопки или на дне пади прыгала с кочки на кочку. Не видя в траве ям и камней, она постоянно запиналась и проваливалась в жидкую грязь, в ботинках ее хлюпало, шаровары до колен были мокры. Она лезла через завалы сучковатых буреломин, иногда падала, изнемогая, шла напролом через сплошные заросли кустов. Ударившись щиколоткой или коленом, она стискивала зубы, чтобы не застонать. Рот пересыхал от жажды, стертые ноги горели, руки и лицо были в царапинах и в кровавых пятнах от расплющенных слепней и комаров. Ей казалось, что она сейчас упадет и не поднимется. Лучше умереть здесь от голода, пусть лучше уж разорвут волки, чем так идти и идти по этой немыслимой дороге. Но приходилось напрягать все силы и прыгать через обгорелые, с острыми сучками лиственницы, карабкаться на сопку.
Не лучше чувствовал себя и Палей, который тоже впервые шел в такой маршрут. Но Грузинцев, Петрович и Посохов, знавшие дороги и похуже, шли уверенно, прыгали через завалы и по камням ловко и умело.
Ася хоть и устала, но не до изнеможения. Она была легкой и проворной.
Жалко было измученных лошадей. Когда спускались по ключу к устью пади, на глазах Славки Воронко Бянкина вдруг провалился задними ногами, рванулся и тут же провалился передними.
— Тихо, тихо, глупый, тихо, — уговаривал его Бянкин. — Сюда иди, сюда. Здесь тверже.
К нему подбежали Грузинцев, Космач, Палей. Подхватили вьюки, стали гнать лошадь в нужную сторону. Воронко тяжело поводил боками, обезумевшие глаза его выкатились.
— Ишь ты какой нервный! Прямо психопат! Но-о, кляча! — закричал
Славка и Ася испуганно смотрели, как хлещется по кочкам большое животное, нелепо задрав ноги, вытаращив глаза, оскалив зубы.
Поднять Воронко так и не смогли. Грузинцев велел развьючивать коня, а сам сделал несколько кругов по болоту, отыскивая место посуше. Потом взял за повод большого рыжего коня с гордо поднятой головой, огладил его, называя ласковыми именами, и повел. Рыжко шел спокойно. Вот он провалился задними ногами, сел на кочки. Грузинцев не стал его тянуть. Рыжко, всю жизнь служивший геологам, умелыми прыжками, иногда проваливаясь по брюхо, миновал трясину и, огромный, могучий, вымахнул на сухое место. Грузинцев опять ласково огладил его, обтер пучком травы. Рыжко был любимцем геологов.
С буланой круглой кобылы, когда она стала рваться из трясины, вьюки сползли набок. Пришлось развьючивать и ее.
— Но-о! Одры! — замахнулся на коней обозленный Космач.
— Не пугай, — остановил Грузинцев, — при чем тут они?
Поднявшись на водораздел, остановились отдохнуть.
Обессиленная Славка упала в траву; ладонью смахнула пот с лица, вытащила из кармана рюкзака баклажку, присосалась к ней. Налитый чай был теплый и не утолял жажду.
— Выдохлась? — спросила Ася, садясь рядом.
Славка пожала плечами. Ася украдкой пристально посмотрела на нее.
— Знаешь, я шла, а сама все думала... — заговорила Ася. — Ведь, может быть, с сотворения земли этих сопок не касалась лопата. Да, наверное, и человек-то впервые идет по этим дебрям. И это мы! Вот судьба геологов!
— Охотники и приискатели всюду бродили, — безразлично ответила Славка.
Разговор опять не завязался. Славка растянулась на траве, устало закрыла глаза. Ветер трепал ее волосы, охлаждал разгоряченное тело. Через минуту она села, охватила руками поджатые колени, с тоской посмотрела в ту сторону, где осталось Чапо. Перед ней раскинулись несказанные просторы гористой земли, охваченной буйством трав и цветов, буйством таежных дебрей. Над ней размахнулось синее небо с плывущими облаками. Из-за дальних сопок ползли острова, архипелаги, целые кавказские хребты кучевых облаков с ослепительно белыми вершинами. Парил далекий коршун — хозяин величавых просторов.
Славка смотрела в ту сторону, где осталось Чапо. «Ку-ку, ку-ку», — о чем-то кричала ей кукушка.
Широкий склон сопки, кое-где заваленный обгоревшими стволами, весь был в саранках. Будто загорелась сухая трава и всюду вспыхивали, бежали под ветром язычки пламени. Они облизывали обугленные лежащие стволы.
Ася хмуро взглянула на сгорбленную Славку, вспомнила, что сохранилась Палеева конфета.
— Бери, — сказала она.
Славка разломила конфету, половину вернула. Нехотя посасывая конфету, опять загляделась вдаль.
— Вчера Космач наткнулся на медведя, — как можно веселее сказала Ася. — Прямо в одежде бухнулся в Чару и уплыл на другой берег.
Славка долго молчала и наконец лениво промолвила:
— Представляю, как улепетывал...
И опять замолчала. Сорвала лиловый кукушкин башмачок, сунула стебель в рот, смотрела на облака.
Ася выщипывала траву, пальцы ее вздрагивали. Пролетел длинноклювый бекас. Развернутый веером хвост и машущие крылья странно звучали в полете, точно тоскливо блеял барашек.