Встреча с границей
Шрифт:
Я весь день работал на конюшне: таскал, месил глину, утрамбовывал стойла.
Сержант, руководивший ремонтом, похвалил:
— Молодец, Иванов, сразу видно, что не белоручка. А то прислали как-то Стручкова. Вот лодырь! Я, говорит, привык к интеллектуальному труду. А тут хоть бы чернозем, а то глина. Передай старшине, что объявляю тебе благодарность за отличную работу.
Я шел усталый, грязный, но довольный собой. Давно не держал лопату в руках. Сейчас умоюсь, завалюсь на жесткий матрац и засну сном праведника. Но в палатке застал начальника отряда. Он сидел за самодельным столиком и беседовал со Стручковым и Лягутиным.
— Разрешите, товарищ полковник?
— А, Иванов! Что же, братец, пригласить пригласил, а сам скрылся. Где это тебя так разрисовали?
Я объяснил.
— И на занятиях не был?
— Так точно!
— Ну хорошо, хорошо! — не то одобрил, не то кому-то пригрозил полковник.
А после его ухода в палатку ворвался Аверчук. Я был уже в нижнем белье, но под суровым взглядом старшины принял стойку «смирно».
— Хорош гусь!.. Когда надо рапортовать — у него язык не ворочается, а когда следовало бы помолчать — молотит за. десятерых. Ну ты еще пожалеешь об этом! — Старшина вышел, только полог палатки рвануло ветром.
Петька Стручков свистнул:
— До чего же вредный народ эти старшины, жуть! Мне дядя рассказывал, как во время войны...
Мы уже знали, что было с Петькиным дядей во время войны. А вот что будет со мной?..
В общем, за две недели я так-таки и не был в кино. Не был и в расположении офицерских домиков. А так хотелось хотя бы издали взглянуть на Любу. Вокруг палаток учебного пункта стен не воздвигали. Была лишь условная линия, дальше которой заходить не разрешалось. Через обычную стену, наверное, перемахнул бы, а через эту, условную, не могу. Положено пересекать ее только в строю.
Но мои молитвы все-таки были услышаны. То ли старшина запамятовал, что сегодня среда, то ли работы для меня не нашлось, так или иначе, а я оказался в кино. Люба вошла перед самым началом сеанса и села в ложу для начальства. Как ей дать знать? При первой же попытке приподняться сзади сердито спрашивали:
— Ты что, стеклянный?!
Какая уж тут картина! Кинокадры расплываются, смазываются, текут, как далекие бесцветные облака. Согнувшись в три погибели, по чьим-то ногам пробираюсь между стульями. Увесистые тумаки в спину сообщают мне дополнительную скорость. Вот наконец и фойе. Заметила ли? Догадается ли последовать моему примеру?..
Сдерживаю дыхание, стараюсь шагать спокойно, даже беспечно. С большого цветного плаката на меня смотрит белокурая девушка с разметавшимися по ветру волосами. Как она удивительно похожа на Любу. Рядом с ней сияющий парень с черным лицом и необыкновенно белыми зубами. Сыну Африки приятно чувствовать себя равным среди равных. Группа молодежи большая, но почему-то только одна эта пара приковывает внимание.
— Здравствуйте!..
Я зачем-то начинаю одергивать гимнастерку, поправлять фуражку, ремень. Надо бы, наверное, что-то сказать, а я все кручу и кручу свой несчастный ремень. И почему в фойе не выключают свет на время киносеанса? Кому нужна эта иллюминация?
— Давай выйдем в садик, — выручила меня Люба.
Сели на освещенной скамейке. Между нами мог бы свободно уместиться Иванов-третий. Оба молчим. Сквозь стены клуба доносятся оглушительные звуки музыки. Бедняги, как они там терпят. За один сеанс можно оглохнуть. И вдруг тишина. Но только на несколько секунд. В зале засвистели, затопали. Кинозритель везде одинаков.
— Что случилось? — спросила Люба.
— Вероятно, лента оборвалась...
Девушка посмотрела на меня с сожалением. Даже с обидой... «Да она совсем о другом!» — догадался я. И начал вспоминать вслух все прошедшие среды и воскресенья. Даже про уборку лагерной территории не забыл сообщить. Теперь уж меня не остановить. Заочно знакомлю со своими однофамильцами. Рассказываю про танцевальный ансамбль оригинального жанра «Медведи на льду», про то, как Иванов-третий заснул на еже.
Но Люба даже не улыбнулась, только еще дальше отодвинулась от меня.
— Так что же случилось? — повторила она. — Нельзя в кино — нашел бы тысячи других способов повидаться.
— Подскажи, все сделаю!
— Поздно. Через три дня вас пошлют на заставы.
Оба замолчали, несчастные, подавленные...
Стены клуба вновь потрясли оглушительные звуки музыки. Люба придвинулась ближе, как бы случайно прикоснулась горячей ладонью к моей руке, да так и не отняла.
— Будешь писать с заставы?..
Резко распахнулись двери клуба, повалили зрители. В тот же момент раздалась зычная команда старшины:
— Становись!..
ГРАНИЦА
Между учебным пунктом и нами встал высокий горный перевал. Серебристая полоска шоссе стекает вниз, в просторную долину. Мы летим навстречу солнцу. Пока еще ничто не говорит о приближении границы. Кругом поля с копнами пшеничной соломы, сена, зеленые массивы озимых. А на душе сумрачно. Сердце нет-нет да и екнет, сожмется от какой-то еще не осознанной тревоги.
Уж очень много ползет всяких слухов о трудностях пограничной службы на горных участках. Говорят, есть такие места, на которые не подняться, если ты не альпинист, не разобраться в обстановке, если ты не прирожденный разведчик. Начальник отряда намекал на эти трудности осторожно. Зато старшина Аверчук резал по-солдатски: «Вот пошлют тебя в горы — узнаешь кузькину мать!» И потом три года! Тысяча сто дней! Нет, тысяча сто ночей!
Граница! Настоящая, боевая, незнакомая. Новая обстановка, новые командиры, новые сослуживцы. Найду ли я свое место в строю или снова, как на учебном пункте, буду спотыкаться на ровном месте? Да, есть от чего встревожиться.
На смену этим мыслям приходят другие, и опять беспокойные.
Когда-то все сливалось воедино: далекий край, граница, Люба. Но вот нас с Любой разделяет горный перевал. Когда мы снова увидимся? И увидимся ли? Припоминаю каждую деталь последнего свидания. Сколько времени я мечтал о нем! А встретились — понес какую-то чушь...
Автомашина свернула на проселочную дорогу. И скоро перед нами распахнулись зеленые ворота пограничной заставы. Во дворе за высоким дувалом выстроились пограничники. Несколько поодаль стояли пионеры в белых рубашках, красных галстуках, с букетами цветов.