Встреча с границей
Шрифт:
Слово за слово, и комсорг подвел нас к главному. Как, говорит, собираетесь охранять границу: с колотушкой, вроде сельского сторожа, или готовитесь к схватке с сильным и лютым врагом? А ну, выходи по очереди! И давай класть нас на лопатки. Стоит, как богатырь. И ростом вроде не выше, и постарше года на два разве. Некоторых заело. Подходили по два, даже по три раза, а результат один — бросок на спину.
Подполковник поднялся и с вызовом посмотрел на нас, словно предлагал помериться силами. И мне вдруг показалось, что перед нами тот самый комсорг из комендатуры. Это он только что спрыгнул с параллельных брусьев
— Вот что, товарищи, — строже заговорил подполковник, — и строевая и физическая подготовка не покажется сложной, если относиться к учебе с желанием, с душой. Есть время — беги в спортгородок, дорабатывай недающиеся упражнения. А когда желания нет — спортивные снаряды становятся непослушными, как норовистые кони. Даже козел и тот начинает брыкаться... В этот день наш палаточный городок был похож на растревоженный муравейник. По всем уголкам шла титаническая работа по обкатке неподатливых рук, ног, туловищ. Кто-то усердно печатал шаг и в сотый раз приветствовал серебристый тополь. У турника втроем заталкивали на перекладину Петьку Стручкова. Ванюха Лягутин просверлил каблуками с железными подковками не одну сотню дырок на утрамбованной площадке, поворачиваясь кругом через левое плечо...
И пожалуй, впервые вместе с вечерней зарей над палатками занялась солдатская песня.
ПОСЛЕДНИЕ УСИЛИЯ
У нас на вооружении появились новые слова: сколачивание подразделений. Это нечто похожее на приведение одиночек к общему знаменателю. Немножко вздохнули. Еще бы! Возьмите ту же строевую подготовку. Когда шагаешь один, все время кажется, что у тебя и ноги чужие, и руки лишние, и голова набок. То ли дело в общем строю! Четкие шаги гулко разносятся по плацу, упругая земля вздрагивает. Близкий локоть товарища бодрит, заставляет равняться, подтягиваться, поднимать выше голову. Один раз пробовали даже под оркестр. Так уж совсем здорово. Шагаешь и ног под собой не чувствуешь, будто не идешь, а летишь. И нет в тебе ни скованности, ни тяжести, ни усталости. Шел бы и шел безостановочно до самой границы.
Появились озорные солдатские шутки — первый признак хорошего настроения. Однажды Петька Стручков поймал где-то ежа и перед отбоем положил его в постель Иванова-третьего. Обитатели палатки замерли, ожидая, что будет дальше. А толстяк лег на ежа и тут же захрапел.
Сегодня вволю посмеялись и над всеми Ивановыми. Пришло письмо...
Тут хочется сделать небольшое отступление. Пожалуй, никто столько не пишет и не ждет с таким нетерпением ответных писем, как солдаты в первые недели службы. Новобранец по прибытии может не запомнить фамилию старшины, не знать дорогу в столовую, в каптерку. Первое, о чем он спросит, переступив порог учебного пункта, — адрес, или, как теперь мы гордо произносим, номер войсковой части! А потом начнет ныть, что письма доставляются на волах. И пусть на конверте стоит штамп «Авиапочта», все равно будет твердить на волах!
Но даже если письмо на столе у дневального, ты не сразу заполучишь его. Дневальный, на какое-то время забыв о своих прямых обязанностях, становится затейником. Сначала, как приманку, покажет тебе уголок конверта, затем приоткроет надпись. Если ты ее не разобрал, посоветует купить очки. И только когда ты разрумянишься, дойдешь до точки кипения или начнешь глупо улыбаться, показывая, что готов на любые жертвы, раздастся команда: «Танцуй!»
Теперь представьте, что названа фамилия Иванова. Никто и не подумает добавить имя, не говоря уже об отчестве. Вот и сегодня. Петька Стручков, размахивая конвертом, орет:
— Иванов, танцуй!
Вышли сразу трое. Вокруг нас замкнулся круг любителей острых ощущений.
— «Барыню»!
— Гопака!
— Лезгинку!
— Асса! Асса! Асса! — хлопают в ладоши солдаты.
Иванов-второй вспыхнул, рассердился, но быстро оттаял. Через минуту он уже лихо стучал каблуками, отбивая чечетку. Иванов-третий тяжело, по-медвежьи кося ногами, начал вальсировать. Взмок, рассвирепел, сошел с круга, погрозил Петьке кулаком. Я пустился было вприсядку, но после трех колен нескладно плюхнулся на землю.
Захватывающее зрелище! Со временем из нашей тройки, вероятно, получится небольшой танцевальный ансамбль оригинального жанра: «Медведи на льду».
Словом, развлекались как могли. Петька Стручков решил даже разыграть старшину.
Аверчук проводил занятия по Дисциплинарному уставу своей испытанной методой:
— Ну, кто хорошо знает устав?
— Пушкин, — громко подсказали с задних рядов.
Обжегшись однажды на Козловском, старшина не дал поймать себя во второй раз.
— Кто сказал Пушкин?
— Я, — смело поднялся Петька.
— Один наряд вне очереди.
— За что же, товарищ старшина?
— Не будете на мертвых сваливать.
— Какой же он мертвый? — не сдавался Стручков. — Пушкин, подымись!
С последнего ряда робко привстал стриженный под нулевку паренек. Он только вчера прибыл из другого подразделения и каким-то образом миновал списки старшины.
— Пушкин?
— Так точно!
— У нас таких не было, — усомнился старшина.
— Я из учебной роты связи.
— Выгнали, что ли?
— Никак нет, сверх комплекта был.
— Устав знаешь?
— Так точно, знаю!
Крылатые «так точно» и «никак нет» покорили старшину. Он с видимым удовольствием рассматривал пришельца. Зато все параграфы устава свалились непосильным грузом на Петьку Стручкова. Тот простоял столбом почти половину урока.
Никто не заметил, в какой день и час в настроении ребят произошел перелом. Но он произошел. Все чувствовали, что скоро, очень скоро мы вольемся в строй действующей пограничной армии. Ванюха Лягутин, вероятно, уже в десятый раз возвещал об окончательной дате прощания с учебными винтовками, учебными классами, учебной контрольно-следовой полосой.
Я отсчитывал дни по-своему. Кинокартины для нас показывали два раза в неделю: в среду вечером и воскресенье днем. В первую среду после разговора с Любой я был в наряде, а в воскресенье, в часы дневного сеанса, занимался уборкой лагерной территории. В следующую среду — вечернее занятие, а в воскресенье меня снова послали в наряд. Может быть, это простое совпадение и старшина тут ни при чем. Но я чувствовал, что он все время держит меня под прицелом. Началось с моего знаменитого рапорта начальнику отряда. Потом вызов к нему на квартиру, где, по мнению старшины, мне делалось «втирание». Но самым неприятным был последний случай.