Встреча с границей
Шрифт:
— Нет, в соседней. Застилала кровать этого Галинина...
— Тетя Маша, прислали бы вы его сюда.
— Э, батюшка, его и след простыл.
— Как?
— А так, выписали. Я ему еще две недели назад говорила: бросай костыли. А он на меня коршуном: «Не твое дело! Сам знаю, что бросать, когда бросать и в кого бросать!» Ну ладно, думаю, ты знаешь свое, а я — свое. Захожу как-то и говорю этому Гали: «Посылка тебе». — «Где?» — «В кабинете у врача. Беги скорее, пока там нет никого, а то начнут проверять, нет ли чего недозволенного». Он сорвался и про костыли забыл. Я подобрала их и сестре-хозяйке отнесла. Доктор только посмеялся: эксперимент, говорит, удался. Диагноз правильный. А тебе вот, сынок, только по комнате разрешили, а ты вчера в коридор выбегал.
— Тетя Маша, вы не говорите об этом врачу.
— Да ладно, ладно уж, не скажу.
Здоровье мое улучшалось. Теперь даже тетя Маша не ворчала, когда я разгуливал по коридору.
А настроение портилось. Я все время думаю о Любе, жду от нее письма, жду ее... А вдруг она ничего не знает? Нет, это исключено. Если верить Гали, вертолет с врачом и группой саперов прибыл из отряда. Нет, нет, вести о таких ЧП разносятся со скоростью звука.
Мысли невольно возвращаются к Гали. В первые дни вопреки всем запретам он прорывался в палату, а потом избегал встреч. И уехал не попрощавшись. Что бы это могло значить? Совесть заговорила? Что-то ее проблесков пока еще никому не удалось обнаружить. Боязнь ответственности? Это скорее. Он проговорился, что с ним беседовали при отправке в госпиталь. А вот о чем беседовали — начисто забыл.
В общем, один, зажатый четырьмя белыми стенами...
Дверь широко распахнулась, и в палату вошел новый больной. Он был высок ростом, плечист.
— Привет болящей команде! Прибыл к вам на временное поселение. Чем угощать будете?
— Пока вся команда состоит из одного меня, — обрадовался я поселенцу.
— И то хлеб. Ну что ж, будем знакомы: старшина Мраморный из штаба энского пограничного отряда. Надеюсь, более подробные сведения не нужны?
— Рядовой Иванов, — протянул я руку, удивляясь бодрому настроению старшины.
— Что резали?
— Кажется, ничего.
— Ну, значит, будут, — убежденно произнес вошедший. — Хирургическое отделение. Здесь признают только один лозунг: солнце, воздух, вода и нож. У меня живот пороли, выбросили какой-то поганый отросток слепой кишки.
Он бросил в прикроватную тумбочку газетный сверток, попробовал руками пружинистую сетку кровати, точно хотел удостовериться, выдержит ли она нового поселенца. Вбежала няня и испуганно закричала:
— Больной, больной Мраморный, что вы делаете?!
— Прописываюсь по новому адресу, тетя Маша.
— Я же предупредила — не передвигаться без моей помощи.
— Хотите спляшу? Барыня, ба-арыня!..
— Вот как трахну по большущему лбу! — И няня замахнулась посудиной специального назначения. Кто ее, эту посудину, не знает, пусть никогда и не узнает. Она только для лежачих больных.
Старшина полежал, а когда няня скрылась, сел в кровати.
— Значит, Иванов?
— Так точно, — подтвердил я.
— Помнится мне история с одним Ивановым. Распечатываю как-то пакет — я в штабе учитываю личный состав, а также все, что ему полагается: звания, награды, поощрения, взыскания, — а в нем представление к медали за отличие в охране границы на рядового Иванова. Имени-то теперь уж не помню. Вот, думаю, молодец, хорошо службу начал. Ну, хвалить-то хвалю, а сам за телефон, — продолжал Мраморный, подбивая под спину подушку. — В нашем деле, как говорится, семь раз отмерь, один раз отрежь. Справляюсь что к чему. А на заставе уже новое начальство. Можете, говорят, представлять и даже сами награду вручать: получатель скоро к вам на гауптвахту прибудет. Вот задача: с одной стороны — представление к награде, с другой — записка об арестовании. Как ты думаешь, какая бумага должна перевесить? — обратился он ко мне.
— Смотря по тому, к кому попала эта бумага. Если к бюрократу — непременно записка о гауптвахте перевесит.
— Вот что, парень, выбирай слова! — вспыхнул старшина. — Я не один решал...
Но я не узнал, кто еще принимал участие. Старшина вдруг скорчился от боли, побледнел и стал осторожно вытягиваться в кровати. Я нажал на кнопку звонка.
Старшину за ночь три раза кололи. Он лежал разрумяненный, с температурой. Я страдал за свою вчерашнюю выходку. Нашел время и место сводить личные счеты.
— Товарищ старшина, извините. Дело в том, что я тот самый Иванов...
Мраморный посмотрел на меня воспаленными глазами.
— А ну иди сюда! Садись! Выкладывай все по порядку.
— Может, в другой раз? Вам сейчас нельзя волноваться.
Старшина отмахнулся от моего предостережения — тоже мне врач! Не удовлетворил его и мой краткий рассказ о встрече с нарушителями. А потом не удовлетворил и более подробный. Он заинтересовался началом службы, первым выходом в горы. Временами он прерывал меня.
— Алешу Железняка я хорошо знаю. И сержант Гришин частенько в штабе у нас бывал. Хорошие ребята.
Старшина повеселел, ожил, достал из тумбочки блокнот, авторучку и начал что-то быстро записывать.
— Говори, говори, — подбадривал он меня. — Твой рассказ лучше всяких уколов действует.
Вошла няня.
— Эй ты, герой, кому сказано лежать?
— И ничего-то ты не знаешь, тетя Маша! Вот он, герой-то, рядовой Иванов, что рядом со мной сидит.
— Оба хороши. Придется снова развести.
— Тетя Маша, хотите в ножки поклонюсь?
— Да лежи ты, — испуганно замахала руками няня. — Уйду я от вас, как пятьдесят пять стукнет, так и уйду. — Она погрозила пальцем для порядка, но добрую улыбку так и не сумела скрыть.
А старшина вдруг загрустил:
— Эх, подвели неподкупные весы Фемиды. А главнее, и переиграть трудно. Капитан Смирнов назначен комендантом участка в другой округ, а начальника отряда перевели...
— Как перевели? Куда перевели?
— В пограничное училище... Да ты чего встревожился? Все еще поправимо.
Нет, не все поправимо. И так тонка была ниточка, связывавшая нас с Любой, и та порвалась...
23 февраля, в День годовщины Советской Армии, все принимали гостей. Только я обреченно шагал по коридору. И вдруг увидел чудо: на меня надвигалась могучая фигура Яниса Ратниека. Накинутый на плечи белый халат трепыхался на нем, точно младенческая распашонка. Он радостно развел свои руки, но, спасибо ему, вовремя спохватился, иначе мне пришлось бы плохо.
— Янис, какими судьбами?!