Встреча с границей
Шрифт:
Последнее время я не перестаю думать, что же все-таки происходит на заставе? Внешне она не изменилась, если не считать, что на фанерных щитах во дворе вместо лозунгов появились фигуры военных, иллюстрирующие разные положения из строевого устава. Занятия идут ровно. Маршируем исправно. Недавно зажарили и слопали молодого поросенка в честь итогового приказа по строевой подготовке.
И тем не менее застава имела как бы две стороны. Одна — лицевая, с четким строевым шагом, надраенными до блеска бронзовыми пуговицами, бойкими рапортами, безукоризненной чистотой во дворе, в помещениях, на складе, конюшне. Другая — внутренняя, полная контрастов. Стоит солдатам остаться одним, и невидимые нити, связывающие их на занятиях, как бы расползаются, словно бумажный шпагат в воде. Каждый начинает дуть в свою дуду.
Про Петьку Стручкова даже мать родная говорила на вокзале: «Слава богу, теперь и из моего сына человека сделают: пообтешут, подкормят, разуму добавят. А то все глупости мальчишечьи один на себя принял».
Пока сбывается одно предсказание насчет «подкормки», а в остальном — сплошной просчет.
Раньше, в Володятине, с приходом весны у него начиналась страда: разорять грачиные гнезда. А по вечерам, чертыхаясь и кляня всех святых, мальчишки вытряхивали из своих карманов яичницу. Лука Челадан пробовал даже зашивать карманы — не помогало. Толстяку Сережке Снегирю, обычно дремавшему на поздних гулянках, Петька умудрился однажды вложить яйцо в раскрытый рот. Сережка прикусил зубами будущего граченка и потом отплевывался до самого утра.
Сейчас у Петьки все подручные средства пошли в ход. Метлы били по лбу черенками, двери выстреливали из рогаток. У Гали при построении обнаружили в кармане ветошь для чистки оружия. Портсигар Потехина оказался у Иванова-второго. Около кровати Яниса стояли сапоги Лягутина.
За один номер быть бы Петьке битому, если бы не стечение некоторых обстоятельств...
По утрам в не столь отдаленное место всегда бежишь прытко: и недосуг, и холодно — не будешь же каждый раз облачаться в шинель. Стручков ночью полил, раскатал и припорошил снежком проторенную дорожку. И по ней не только мы, а даже сам Аверчук прокатился юзом. Он метал громы и молнии, но огненную стрелу так и не использовал. Петьке повезло: его не выдали.
Сегодня воскресенье, и Стручков давал дневное представление. В ленинской комнате ожидали Иванова-второго. И как только тот появился, Петька под общий хохот присутствующих скопировал брыкание Резвого и мертвую петлю секретаря.
Случись бы этакое с самим Стручковым — посмеялись да и забыли. А тут комсомольское руководство. Ведь совсем недавно Иванов-второй брал обязательство овладеть конной подготовкой и призывал всех, кто чувствовал в этом деле слабину, последовать его примеру. Вот Стручков и издевался: «Делай, как я!» — и нырял вниз головой.
Как-то потух, будто отцвел раньше времени, Ванюха Лягутин. Первое время после возвращения с горного участка он весь сиял.
— Потрясающе! — рвал он мою пуговицу. — Бездонное ущелье! Мрачное и вместе с тем неповторимое! Внизу — беснующаяся река, а сверху — узкая полоска голубого неба. А озеро в малахитовой оправе ты видел, видел? Потрясающе! Море красок! Понимаешь, на отвесных скалах я обнаружил разноцветные куски мрамора. Интересно, были ли здесь геологи?..
И вдруг замолчал. Для меня нет ничего неприятнее, когда человек молчит. Восхищайся, ругайся, пой песни, разговаривай сам с собой — только не молчи. Вот и сейчас. Ребята хохочут, дурачатся, а он сидит в углу как неприкаянный. Я подошел к нему.
— Что случилось, Ванюха?
Собственно, я уже знал, что случилось. Вчера в курилке зашла речь о раскрытом заговоре против императора Эфиопии. Потом стали вспоминать, кто что знал о природе этой страны, о ее населении. Ну как Ванюха мог утерпеть, чтобы не рассказать об одной из красивейших рек — Голубом Ниле, о светлых тропических лесах, об Абиссинском нагорье с высокой горой Рас-Дашан. Подошел старшина Аверчук, прислушался и оборвал рассказчика: «Бездельники! Своих гор мало? А кто будет территорию заставы убирать?!»
Как, оказывается, немного надо, чтобы обидеть Ванюху.
Постепенно ленинская комната пустеет. Остаемся втроем: Лягутин, я и рядовой Сидоров.
— Коля, послушаем Костю? — предложил Ванюха. — Я упросил его поиграть немножко.
Костя раскрыл шкаф, вынул из футляра баян, куском фланели отер клавиши, надел заплечные ремни, устроился поудобнее на стуле и заиграл «Славянский танец» Дворжака...
Сначала он держался строго, скованно, но постепенно музыка захватывала его. Русая голова склонилась набок, весь он подался вперед, почти лег на корпус баяна. Больше он уже никого и ничего не видел. И казалось, что его мягкие пальцы извлекали звуки не из клавишей, а откуда-то из глубины души самого музыканта.
Что-то у него было общее с Лягутиным: мечтательность, умение отключаться от повседневного, уплывать куда-то в другой мир и видеть то, что скрыто от других. И не случайно они подружились в первый же день.
— Костя, сыграй что-нибудь из сюиты «Пер Гюнт» Грига, — попросил Ванюха. Он уже знал весь репертуар музыканта.
На звук баяна зашел старшина Аверчук. Посидел. Потом спросил:
— Что играешь?
— «Танец Анитры», — не сразу ответил Сидоров.
— Какой это танец! Тянешь, как кота за хвост. Загнул бы лучше «барыню».
Костя виновато улыбнулся, развел пошире мехи. Но удивительно! У него и «барыня» получалась певучая, мелодичная. Танцевать ее хотелось не в сапогах, а в бальных туфлях.
Но вечером и Костя удивил меня. Из ленинской комнаты донеслись звуки баяна и отчаянный визг, словно там палили живую свинью. Мы с Янисом открыли дверь и застыли от удивления. Петька Стручков дергался из стороны в сторону и таскал за собой Гали. Тот в свою очередь кривлялся и орал, как дикарь. Я придержал баян!
— Это что за чертовщина?
Стручков, продолжая по инерции кривляться, бросил:
— Ультратвист в моей постановке. Не мешай!
— Катись ты со своим ультратвистом куда-нибудь на конюшню, если лошади не подохнут.
Тут на меня коршуном налетел Гали и затараторил, глотая не только слоги, а целые слова. Его дернул за рукав Костя.
— Подожди, Архип. Ты лучше напиши, что хочешь сказать.
Но Гали уже трудно было остановить. Он стал похож на неисправный пистолет, стрелявший самопроизвольно.
Янис Ратниек нажал на угловатое плечо Архипа.