Встреча. Повести и эссе
Шрифт:
С Терезой он нередко спорил о религии, о том, существует бог или нет. Чаще всего дело кончалось ничем, они просто расходились, глубоко недовольные друг другом, твердо решившись никогда впредь не касаться щекотливой темы. Но чем старше становились дети, тем чаще к этой теме приходилось возвращаться, чтобы найти какое-то общеприемлемое решение. В Валь-де-Травере они гуляли по окрестностям с детьми на руках, Клер — у Губера, Розочка — у него. Коровы еще щипали траву, хотя вершины близких гор уже были покрыты снегом. Золотой свет заливал долину, покрытую пестрыми осенними листьями.
Нет, он давно уже
«Ах, если б мы могли достичь согласия…» — сказала Тереза — дети в этот момент пускали в ручье кораблики, — запнулась, но потом продолжала: «Если когда-нибудь все же дойдет до этого, ну, до необходимости расстаться, и Розочка останется у тебя, а у меня Клер, то я соглашусь на это лишь при условии, что ты воспитаешь ее в духе евангелизма».
Поклясться в этом он, конечно, не мог. У него были совсем иные представления о предназначении и счастье человека, и он уже выступал с ними публично, хотя и не нашел отклика у кассельского дворянства, а тем паче у их благовоспитанных отпрысков из кадетского корпуса. Тем более привлекала его мысль воспитать собственных детей естественно, без предрассудков, почти неизбежно сопутствующих воспитанию. Судьба человека решается не в колыбели. Не следует подавлять его желания и наклонности. Напротив, нужно помочь маленькому человеку раскрыться, обнаружить свое призвание и свои таланты. Разве не обрекли обстоятельства современной жизни сотни индивидуумов, созданных для самых высоких свершений духа, на жалкое прозябание в толпе, в бессмысленном механическом труде? Это должно быть изменено, и если ему не удастся изменить это повсеместно, то хотя бы дочерей своих он должен спасти.
Тереза, впрочем, ему не возражала, она только сомневалась, что при его теперешнем образе жизни у него найдутся возможности и средства для реализации таких воспитательных прожектов, а напудренный, с куцыми, как его штаны, мыслями Губер ей поддакивал. Как же он, Форстер, думает уберечь два невинных создания в таком аду, какой представляет собой Париж в настоящее время?
Вот в чем все дело. И если быть честным с самим собой, то надо признать, что он действительно во многом бессилен. Соблазн бросить все, целиком посвятить себя заботам о семье был мучителен и неотступен.
Он высказал это вслух и заметил торжествующую ухмылку, промелькнувшую на лице Губера.
Ах, какая все это тоска!
Он побежал к ручью, прижал к себе Розочку и Клер, потом залез по самые отвороты сапог в воду, чтобы вернуть кораблики, которые грозили уплыть к тому берегу.
Некоторые кораблики уже размокли, перевернулись и пошли ко дну, их было не спасти. Клер заревела. Он погладил ее по темным кудрям, сказал, что сумеет помочь делу. Достал из сумки новый лист бумаги и на ее глазах удивительно быстро соорудил кораблик. Это «Решение»? — спросила Розочка. Чтобы не споткнуться, произнося трудное название парусника, она говорила медленно, по слогам.
«Да, милая. Только тот корабль был намного больше, и вместо одной мачты у него было целых три, и все с парусами».
«А насколько больше?»
«Он — как вон та гора, видишь? И такой же белый, как снег».
Во внезапном порыве чувств девочка обхватила его ноги, потому что не могла достать выше, и крепко прижалась к нему. Он поднял ее на руки, заглянул в голубые глаза, обрамленные светлыми волосами, и угадал сродственную себе тоску.
«Папочка, — прошептала она, — давай уедем на Гаити. Я не люблю дядю Фердинанда».
«Что ж, давай. А маму возьмем с собой».
«Конечно, если она захочет».
У него было такое чувство, что сердце трещит по швам. Он ощущал тепло детского тельца, руки, обвивающие его шею, и был готов закричать от тоски, но в этот миг подошла Тереза.
«Ну какой ты легкомысленный, — побранила она его, — лезть в воду в такое время года. Ты погубишь себя».
Они пошли назад. На лужайке бык верхом забрался на корову. Розочка остановилась. Ее это страшно заинтересовало. Форстер сказал: «Они хотят иметь теленочка».
Тотчас же, метнув на него взгляд, полный упрека, Тереза увела дочь.
«Я полагаю, — оправдывался он потом вечером, когда дети уже спали и они опять сидели втроем, — что от детей не нужно скрывать, как наступает смерть и как зарождается жизнь. Этой цели и служат в первую очередь гениталии, имеющиеся на теле у каждого, так и нужно объяснять. Конечно, конечно, — добавил он, не желая задеть Терезу, — всякому объяснению свое время. Розочка же, мне думается, в том именно возрасте, когда естественное любопытство ребенка не следует кормить сказочками об аисте».
Нет уж, Тереза, думал он тогда в «Медведе», только не трави меня библией. Адам и Ева, грехопадение. Ты и сама-то веришь во все это не каждый день. Иначе следовала бы запрету церкви являться голой перед своими детьми, а ты нарушаешь этот запрет, как и я…
Боли опять усилились. Онфрой попытался вызвать карету. Но сколько ни старался, сколько ни тормошил посетителей и ни рассылал слуг, ни одного кучера нигде не нашли. Форстер вынужден был в конце концов решиться на обратный путь через весь город пешком и без сопровождения.
Снова моросило. Из Люксембургского сада доносился шум работы, привычный в последние месяцы. День и ночь в Париже крутились шлифовальные камни, на которых точились ножи и мечи, отлитые из всего наличного железа. Сами мастеровые были одеты бог весть во что, но химики совершили чудесные открытия в кожевенном деле, и вот уже седельники и сапожники вовсю пыхтели над нескончаемым потоком своих изделий из заменителя для армии. Арсенальные кузни стояли вплотную друг к другу под открытым небом, лишь кое-где прикрытые от дождя. С грохотом обрушивались молоты на наковальни, выковывая дула и ружейные замки из раскаленной стали. Часовщиков нарядили выполнять работу потоньше, они выравнивали золотники и ударники. Тысячу мушкетов ежедневно поставляла столица фронту! Согласно приказу Комитета общественного спасения. Женщины шили палатки и солдатскую робу. Дети готовили перевязочный материал для раненых. Повсюду в нишах и за выступами оград Сен-Жермена сидели нищие — калеки войны, живые символы лихолетья, с откромсанными руками и ногами, нередко ослепшие. И тем не менее они были полны бодрости, призывали молодых и здоровых соотечественников выступить в поход против королей и князей Европы, против тиранов человечества.