Встречи на ветру
Шрифт:
О своем приезде я маме не сообщала. Зачем волновать?
Я успела отвыкнуть от воздуха Азова. Мне показалось даже, что мне не хватает ветров с залива, запахов тины и бензина. До дома я шла медленно. Мой багаж – это небольшая дорожная сумка и пакет с продуктами, что я приготовила для мамы.
Долгая дорога утомила, несмотря на то, что я её практически проспала. Во рту сушь, отрыжка тухлыми яйцами, тело ломит. Как было хорошо в постели с Иваном.
– Мне уже сорок пять лет, – говорил он тихо, положив голову мне на грудь. –
Народу на улицах промышленного центра мало. Не то, что в Ленинграде. Там на Невском в это время полно. Бегают по магазинам.
Мало того что у нас в Жданове металлурги, у нас шесть кожевенных фабрик. Один «Азовсталь» чего стоит.
Да что это я? Какие заводы и фабрики? У меня папа болен.
Все-таки дура я. Ускорила шаг. Вот и поворот, за ним мой дом. Чем ближе я подходила к нему, тем сильнее билось сердце. Страшно же.
Ровно девять ступеней – и я у двери. Когда я уезжала, мама сказала: «Ключи не бери. Мало ли что. Потеряешь».
Поднесла палец к звонку, а руки дрожат. Отошла к окну и закурила. При маме курить опасаюсь.
– Ирочка, что ли? – Соседка сверху. Тащит свою псину с прогулки.
– Не узнали, тетя Шура?
– Какая же ты взрослая стала.
– Как странно. Да? – Сидит во мне чертенок.
– Шутишь. – Лицо у тети Шуры тоскливое.
– Привычка дурная.
– Ступай домой. Маму поддержи. Умер Анатолий-то. Вчера. Не успела ты, девочка, попрощаться с отцом. – В рёв. Это у них, поселковых, так заведено. Выть по покойнику.
Затянулась я ещё раз и пошла к двери, а она открывается, а за порогом мама.
– Умер папа, донюшка, – глаза у мамы сухие. Плохо это. – Я голос твой услышала.
Тетя Шура тоже хотела войти, но мама её остановила:
– Иди по своим делам, Александра. Мы как-нибудь сами, – и затворила дверь. Мама не любит соседку за её пса.
В квартире душно. Зеркало в прихожей завешано черной шалью. В воздухе пахнет свечным угаром. Краем глаза вижу: на кухне женщины что-то делают.
Где же отец? Оговорилась – тело его.
– Проходи в холлу. Там он, – мама подтолкнула в спину.
Гроб с телом установили на нашем обеденном столе. Раздвинули на две доски, чтоб уместился. Страшно глянуть, но пересилила себя и подошла ближе. Слышала, как говорят о покойнике: совсем как живой. Будто уснул.
Ну уж нет. Я отца не узнаю. Лицо серое, глаза запали. Губы тонкие. Руки лежат вдоль тела. И они неживые совсем.
Слёз нет. Лишь дыхание участилось. Постояла немного и чувствую – уж простите меня: в туалет требуется.
– Дочка, тебе умыться с дороги надо. – Наша мама – невероятная чистюля. Она отца с порога, как он придет из порта, гнала умываться. Летом – так вообще на улицу.
Пока я смывала дорожную пыль – это я так шучу, – пришла машина из похоронного бюро. В доме одни женщины. Кому же гроб нести?
Бедная моя мама – как она заволновалась. Ходит вокруг гроба и причитает: «Как же мы тебя, Толик, на кладбище снесем?»
Надо помогать. Ушла из квартиры, стою, думаю. Живет выше этажом парень, с которым я училась в школе. Но даже если он дома, одному не снести. Как ни похудел папа, но все же вес.
Вышла на улицу. Решила: остановлю любых трех прохожих мужчин и попрошу. Пообещаю бутылку водки. Какой мужик откажется.
Стояла недолго. Через дом во дворе что-то копают. Трубу, наверное, прорвало. Это у нас часто происходит. Впрочем, и в Ленинграде я такое видела.
Пошла туда. У рабочих как раз обеденный перерыв.
– Две полбанки, – согласились и пошли за мной.
Пока мама с женщинами собирались на кладбище, а мужики возились с гробом, я успела сбегать в гастроном. Две пол-литровых бутылки «Московской» и три пачки плавленого сыра «Дружба» обошлись мне в десять рублей. Тю-тю мои сапожки.
Вот так и вынесли старшего стивидора трое мужиков в грязной одежде.
Старенький автобус с черной полосой по бортам повез отца на кладбище. Все дребезжит, машина подпрыгивает на ухабах. Мне приходится держать гроб, чтобы не сполз с настила. Холодно, мерзко. Хорошо бы сейчас тяпнуть, как говорит Иван, стопку водки.
Доехали. Опять вопрос: кто тут донесет гроб до могилы? И опять я иду искать работников.
Нашлись охотники.
Земля мерзлая, но рабочий успел-таки выкопать могилу. Я любопытная, заглянула туда, а там вода. Чудеса. Так, в воду, и опустили гроб с отцом. От порта приехали двое – мужчина и женщина.
Мама попросила ничего не говорить.
– Пускай Анатолий отойдет в тишине. Не любил он разговоры.
Мама права: наш папа не любил много говорить.
– Тот, кто много говорит, или болтун и пустобрех или врет, – так рассуждал Анатолий Васильевич Тиунов.
Поминки мама устроила дома. Люди из порта с нами не поехали: – У нас в порту запарка.
Выпили у гроба и ушли.
Женщины, подружки мамины, как выпили, стали громко говорить. Вспоминать какие-то случаи с папой. А было так или не было, не проверишь. Отца-то нет.
Скоро все притихли, мама попросила женщин уйти.
– Расскажи, как ты живешь? – Нет у мамы слез. – Как учеба?
Не могу я лгать в такой день – и рассказала все, что можно.
– Как Анатолий хотел, чтобы ты институт закончила, стала учителем. Он говорил: довольно мне на ветру пахать. Пускай Ирина в классе учит детей.
Часам к девяти вечера маме стало плохо с сердцем. Пришлось вызывать неотложку.
Врач сделал ей укол и сказал, что маме надо бы лечь в больницу. Не дай бог до инфаркта дойдет.