Встречи
Шрифт:
– Бывает, - сказал я.
– А однажды ее полк к нам на аэродром в Куоккала сел, на недельку передохнуть. Так чтобы с ней не встречаться, я добился и в командировку уехал. А все-таки на улице, из-за забора, признаюсь, ее видел. Возмужала, три боевых ордена имела. Шла красивая, загоревшая. Но, видно, не знала она, что я именно в этом месте должен находиться, ведь я никогда не называл ей своей части. Иначе бы наверняка навела справки…
Увидев ее, я вдруг впервые понял, как сильно люблю. Если бы она не ставила меня так высоко, то я бы подошел к ней по-простому… и все бы рассказал. Но не решился. Боялся, что, узнав об обмане, порвет со мной, да и самой ей каково будет! «Сейчас она, - думал я, - любит смелого, сильного человека, тянется за ним, а тогда!.. Все сразу у нее рухнет!.. Так ведь и погибнуть можно!» Нет, я уехал - удрал, так сказать, на законном основании - и вернулся, когда полк уже улетел на фронт… А весной, после боев под Пулковом,
– Сосед пососал потухшую трубку, зажег спичку, потом потушил ее и бросил в пепельницу, не закурив.
– Поехал я к ней в часть, к Лисьему Носу. Командировку с большим трудом себе устроил… Ну, приехал… Как раз был нелетный день. Нашел я ее в блиндаже на берегу Финского залива. Она меня сразу и не узнала! Даже как-то отстранилась от меня. И глаза у нее потемнели. Я смотрю на нее: совсем другая стала. Похудела, морщинки вокруг глаз. Подпоясана туго. Держится уверенно. Много, вижу, изменилось в ее душе. И подумал я, что не надо мне было приезжать, что в ее воображении я был красивой мечтой, каким-то символом любви, долга, смелости, а тут!.. Ну, сказал я ей все, во всем признался… И сказал ей, что люблю… Она выслушала меня как-то очень тихо и спокойно. Потом взяла меня за руку и сказала: «Спасибо вам, Коля, за все, за все то, что вы мне в жизни сделали. Да и сейчас, после вашего признания, вы мне не кажетесь хуже. Техник звена - это ведь тоже работа боевая… А вот любить я вас не могу, другой у меня есть человек - курсант-моряк. Он в Ленинграде остался. Теперь-то он тоже на фронте, а где не знаю!..»
– Курсант был, говорите, - спросил я, - а какого училища, не помните?..
Сосед пожал плечами:
– То ли Фрунзенского, то ли инженерного. Не помню уже. Да и какое это теперь имеет значение.
– А как звали эту девушку?
– Звали ее Марина… Четыре дня я прожил у нее на аэродроме. За это время она сделала три боевых вылета, а я наблюдал, как техники проверяют готовность ее самолета. Вмешиваться в их работу не мог, но следил. Все мне казалось, что они не так делают. Я никогда не забуду этого аэродрома. Прибрежных скал. Белых чаек… А через четыре дня мы простились… Я улетел обратно. И мы условились, что после войны встретимся.
– На этот раз он закурил и долго молча затягивался дымом.
– Где же она теперь?
– спросил я для того, чтобы прервать затянувшееся молчание.
– Не знаю. Развела нас жизнь… У меня теперь уже жена и ребенок… Своя семья… У нее, наверное, своя.
Он пересел к себе на скамейку и откинулся к подушке. Его лица не было видно, словно он прятал его от меня. Я подумал о том, почему он рассказал мне самое сокровенное, то, что прячут обычно в самой глубине сердца - и от людей и от себя. Да, конечно, он знал, что мы расстанемся, и то, о чем подчас нельзя поведать самому близкому человеку, можно сказать спутнику, который через час уйдет навсегда.
Под утро моряк собрал свои вещи и вышел на одной из станций.
О Ч Е Р К И
Много лет прошло с тех пор, как моя корреспондентская «эмка» в последний раз проехала по пыльному грейдеру, а казалось, я навсегда простился с Анной, маленьким городком, затерявшимся в Воронежской области, где в глубине большой рощи, за массивной купеческой церковью, тревожным летом сорок второго располагался штаб Воронежского фронта.
Мы часто думаем о том, почему в человеческой памяти запечатляются одни события и начисто стираются другие, может быть, и более значительные. Не потому ли, что существует память сердца? И во время войны, и после нее я побывал в больших городах со славной и древней историей, но почему-то всегда, когда вспоминал о соломеннокрышей Анне, испытывал удивительное волнение, меня неодолимо тянуло вновь побродить по полям и по старому парку, и это чувство было сродни тому, какое мы испытываем, когда думаем о родине, о той родине, где прошли наше детство и юность. Но я родился в Ленинграде, и, казалось, меня должно было бы тянуть за Невскую заставу. Почему же многие годы я думал только о том, как бы снова побывать в Анне. Может быть, причина в том, что, работая над книгой о Николае Федоровиче Ватутине, который командовал Воронежским фронтом, я часто мысленно вновь и вновь возвращался к событиям теперь уже давних суровых лет.
2
И вот наконец поехал в Анну разыскать волнующие приметы прошлого, поехал с тайной надеждой встретиться с теми, кого знал раньше.
Нет, мне не повезло. Я это понял сразу, как только накатанное шоссе привело меня к знакомой церкви с большими тяжелыми куполами. Время! Оно смело с крыш солому, заменив ее шифером и железом. Исчез пыльный грейдер. Теперь по асфальту можно доехать за несколько часов до Тамбова и Саратова. Но за этими внешними переменами притаились другие, и самые важные. Это и новые дома, и новые улицы, но это, по крайней мере, - два новые поколения.
Вот он, одноэтажный приземистый дом! В нем сейчас школа. На стене табличка: «В этом доме размещался штаб Воронежского фронта». В одном из классов - маленький ватутинский музей.
Вечером я выступил перед школьниками. Ребята слушали внимательно и вежливо. Война для них - кино, книги, и лучше, если они приключенческие. Школа - это школа! Комнаты - это классы, а не штаб. Мои воспоминания - нечто вроде дополнительного урока. Для ребят полководец - это уже герой литературный. В Киеве, на бульваре, у памятника Ватутину играют дети. Для них памятник - это почетная бронза человеку, о котором они знают, что он был героем. Для меня, для моего поколения, бронзового Ватутина не существует. Я вижу его невысокую фигуру на пороге соседнего со школой дома в то давнее сумрачное октябрьское утро, когда он уезжал на Юго-Западный фронт, под Сталинград. Он снова вернется на Воронежский фронт весной сорок третьего. Штаб будет перемещаться из Белгорода в Новый Оскол, затем под Обоянь, а потом, когда закончится Курская битва, все дальше и дальше. Для меня Анна не только воспоминания о суровых боях за Воронеж - это и мои фронтовые друзья. Давно уже нет в живых неутомимого Геннадия Крылова, военного корреспондента ТАСС, нет и корреспондента «Правды» Ульяна Жуковина, вместе с которым мы пережили много тяжелых бомбежек, выручая друг друга на фронтовых дорогах, нет и корреспондента «Красной звезды» Бориса Азбукина. Недавно ушел из жизни Яков Цветов. Лев Ющенко, Михаил Тихомиров и многие другие, составлявшие «корреспондентский корпус» Воронежского фронта, остаются в строю нашего нестареющего поколения.
В маленькой Анне с большим уважением относятся к героическому прошлому и не забывают тех давних дней, когда гитлеровцы жгли Воронеж и в напряженных боях захлебнулось вражеское наступление. Анна наших дней - это центр большого сельскохозяйственного района, и в тишине полей от ранней весны до глубокой осени мирная армия хлеборобов ведет напряженную битву за урожай.
Память о войне! На окраинах Воронежа поля до сих пор невозможно распахать под пашню - так они изрезаны еще сохранившимися глубокими окопами, начиненными железом. За несколько минут мы вместе с оператором кинохроники разыскали и проволочные заграждения из колючей проволоки на полуистлевших черных деревянных кольях, и проржавевшие каски, пулеметы, осколки снарядов, ружейные гильзы. На этих полях трава редкая и жухлая. И вдруг замирает сердце, когда под твоей ногой с хрустом ломается белая, омытая дождями человеческая кость.
Может быть, и не нужно распахивать всю землю, впитавшую кровь наших солдат. Пусть каждый, кто придет сюда, увидит - не под стеклом музейных витрин, на земле, где погибали внуки и деды, защищая родной город, - войну, пусть уже отгремевшую, но оставившую глубокие, незаживающие шрамы.
И хотя уже давным-давно возрожден Воронеж и маленькая Анна из глубокой провинции превратилась в горделивый городок со своей промышленностью, и новыми домами, и конечно же со своим генеральным планом развития на ближайшую пятилетку, день сегодняшний и день завтрашний неразрывно связаны с тем днем, когда из рощи вблизи деревни Подклетная Ватутин всматривался в черные дымы, окутавшие небо над горящим Воронежем: главное для него было не пропустить гитлеровцев, не дать им прорваться, иначе они устремят свой удар на Москву.
В первые годы после окончания войны нам казалось, что мы все знаем о ней. Мы самонадеянно считали, что мы - участники событий, военные корреспонденты, - все видели и обо всем писали. А оказалось, что глубины народного подвига еще не постигнуты даже и сейчас, мы узнаем все новые и новые имена героев и от этого становимся богаче - не только потому, что уроки мужества необходимы для духовного воспитания молодежи, но и потому, что восстанавливается справедливость. И вот, остановившись на развилке дорог, на краю рощи, и наблюдая, как бесконечной чередой, в объезд Анны, по асфальту мчатся машины к Борисоглебску и Саратову, я вдруг вспомнил об одном давнем случае. И, вспомнив о нем, я сразу же представил себе Вилли Бределя - мы тогда стояли рядом вот на этой опушке в ожидании машины перед тем как отправиться к Воронежу. У каждого из нас были свои дела, мне нужны были новые факты для Советского информбюро, военным корреспондентом которого я работал, а Вилли Бредель уже был зачислен в седьмой отдел Политуправления фронта и готовился выступить перед немецкими солдатами на переднем крае. Машина с радиоустановкой уже ушла вперед.