Встретимся через 500 лет!
Шрифт:
– Сумасшедший дом… - вернул его в действительность голос огорошенного профессора.
– Маньяков мне только не хватало...
– Камни эти что-то символизируют, несомненно...
– провещал Люка, вытирая лайковые свои перчатки батистовым платочком (конечно же, с изящной монограммой).
– Может быть, - буркнул комиссар.
– Выньте их.
– Поджелудочная железа и почки отсутствуют, - констатировал Люка, выполнив просьбу комиссара.
– Представляю себя в его положении... Сырая земля, сосны кругом, и я с разверстым животом...
– нарушил возникшую паузу завороженный
В санатории Моника Сюпервьель, недавняя la dame aux camellias [2], яркая, изящная, улыбчивая, но как бы стоявшая в тени чего-то дамоклова, появилась пару лет назад, как судачили горничные, после неоднократных попыток суицида и безрезультатной реабилитации в стационаре. Мегре старался с ней не встречаться, ибо, увидев ее, испытывал неловкость, - девушка, неуловимо похожая на Рейчел, частенько являлась к нему во снах и делала все, что делают c мужчинами la dame aux camellias при исполнении профессиональных обязанностей.
Профессор, посмотрев на девушку долгим докторским взглядом, выцедил:
– Мадмуазель Сюпервьель, вам пора на процедуры.
– Да-да, профессор, я помню...
– сомнамбулой пошла Моника прочь. Ее красный плащик, цветком пламеневший на поднятых плечах, на опущенных выглядел отцветшим.
– Запишите, смерть произошла два дня назад, около шести вечера, - сказал Мегре Люке, в очередной раз, отметив, что мадмуазель Моника неуловимо похожа на Рейчел и в тоже время на мадам Мегре, но лишь голосом. «Впрочем, наверное, мне просто нравится эта dijeuner de soleil[3]» - решил комиссар, прежде чем обвести вопрошающим взглядом сотрудников санатория и пациентов, топтавшихся у трупа:
– Кто знает этого человека?
– Я, - крякнул от волнения отец Падлу[4], проповедник, некогда популярный в одном из провинциальных приходов Шампани. Как всегда в черной сутане, высокий, с лицом морщинистым и бледным, в пятнах рваного румянца, с медовыми священнослужительскими нотками во взгляде, сохранявшимися и в кисловато-затхлом камерном послевкусии[5] он бродил по коридорам санатория и прилегающему парку как материализовавшаяся тень. Несколько лет назад отцу Падлу удалили опухоль в левом полушарии мозга размером с кулак, под опекой Перена он поправился по всем статьям, кроме одной. Если бы у Люки спросили, какой именно статьи, тот бы грустно сказал, что вместе с опухолью в хирургический тазик перекочевала и разговорчивость проповедника.
– Как его зовут?
– спросил Мегре отца Падлу, зная, что ответы будут выдавливаться, как вода из камня.
– Лу, - упала в траву первая капля.
– Лу?!
– Делу.
– Делу?
– Да. Мартен Делу.
– Кто он?
– Не знаю. Он бродил за забором, - разговорился Падлу, почувствовав, что комиссар едва сдерживается от резких замечаний по поводу его словоохотливости.
– Только за забором?
– Нет.
– Откуда вы знаете, как его зовут?
– Мы разговаривали.
– Вы разговаривали?!
– глаза Мегре излучали сарказм, как камин тепло.
– Он... Со мной.
– Что он говорил?
– Шутил.
–
– Рассказывал анекдоты.
– Какие?
– Непристойные, - пятна румянца отца Падлу слились в конфедерацию.
– Какие именно?
– Про... Про любовь.
Мегре отметил, что глаза священника похотливо сверкнули.
– Понятно. А на территории больницы вы его видели?
– Да.
– Когда?
– Сейчас...
– Что сейчас?
– Вижу.
– Кого вы видите?
– Делу, - указал подбородком на тело отец Падлу.
– А... Можете еще что-нибудь добавить?
– Да.
– Что?
– Я видел следы.
– Чьи?
– Его туфель.
– Где?
– В парке. И здесь.
– Где именно?
– терпение Мегре дымилось, как дымятся в жару лужи.
– Они шли оттуда, - отец Падлу указал в сторону ограды, и туда, - указал в сторону 1-го корпуса.
С неба деловито закапало, проповедник, радуясь своей предусмотрительности, раскрыл большой черный зонт.
– Понятно...
– пробурчал Мегре, пожалев, что не взял своего.
– Вот откуда эти булыжники...
Комиссар знал, что в 1-ом корпусе имелась старинная русская баня – большинство строений санатория, за исключением главного корпуса, было построено в 1815-1816 годах солдатами русских оккупационных войск, по неизвестным причинам заявившимися в эту глушь.
Напоследок ощупывав труп глазами, Мегре попросил Люку поискать вокруг поджелудочную железу и почки покойника. Когда тот вернулся ни с чем, направился к просеке, вдоль которой тянулась высоченная ограда из кованого металла, и с интересом ее осмотрел. Она, как говорилось в «Правилах внутреннего распорядка санатория» была сооружена в 1904 году, после того, как зимой 1903 года одна из пациенток, дальняя родственница Жоржа Клемансо, будущего премьер-министра, среди бела дня подверглась нападению волков, во множестве водившихся тогда в окрестных лесах.
Колонны из шероховато обветренного красного кирпича, стальные копьевидные стержни, ажурные узловые соединения были сделаны на славу, как все в старину. Оценив их по достоинству осязанием ладоней, Мегре подошел к воротцам, закрытым массивным висячим замком.
– Его часто открывают, - сделал вывод Люка, внимательно осмотрев замок.
– Это невозможно!
– энергично возразил профессор Перен.
– Ключи есть только у меня и консьержа.
– Понимаю вас, доктор, - тепло усмехнулся комиссар.
– Вы ведь, как добропорядочный гражданин, с молодых ногтей уверены, что замки открываются одними лишь ключами? Смотрите, cela connu comme le loup blanc[6].
Мегре, окинув внимательным взглядом землю под калиткой, поднял заржавленную проволочку, придав ей нужную форму, двинулся к воротцам. Спустя секунды, профессор крутил в руке посрамленный замок.
– Я бы хотел с вами перемолвиться с глазу на глаз, - сказал ему Мегре, после того, как тот посмотрел на него с уважением.
– Разумеется, комиссар.
Они бок об бок пошли по тротуару вдоль ограды.
Небольшая черная гадюка, гревшаяся на нагретой солнцем брусчатке, прытко дала деру.