Встретимся через 500 лет!
Шрифт:
– Здравствуйте, фрекен Свенсон! Приветствую вас, отец Падлу. Прекрасная погода, не правда ли?
Священник, скрупулезно поискав что-то в глазах сыщика, поздоровался сдержанным кивком. Фрекен Свенсон в ответ затараторила о своем превеликом уважении к великому сыщику и желании как-нибудь побеседовать о его научных разработках в области сыскного искусства, которые давно занимают ее ум. Гастингс, мило улыбнувшись обоим, взял вмиг растаявшего товарища под руку, потащил вперед.
– Так вот, я не считаю, что мы с вами участвуем в фарсе, - вернув прежнее выражение лица, вернулся к прерванному разговору Пуаро.
– Вы забыли, что имеете дело с бессмертным человеком, видящим все
– Я не понаслышке знаю, что вы, Эркюль Пуаро, - великий человек, - сказал Гастингс, подумав: «Лук-порей[47] ты, а не Геркулес», - Но неужели этот великий Пуаро не понимает, что у профессора в правом нижнем ящике стола уже как неделю лежит история болезни? История болезни Джека Потрошителя, надписанная его подлинным именем?
– В правом нижнем ящике стола?
– задумчиво посмотрел Пуаро на друга.
– Нет, дорогой мой, вы не угадали. Я наблюдал за профессором и сделал вывод, что она лежит в левом нижнем ящике его стола. И вы мне ее достанете.
– Я?! Достану?! Вы предлагаете мне тайно проникнуть в кабинет Перена?
– А почему нет?
– недоуменно поднял плечи Пуаро.
– Вы же сами заостряете мое внимание на этой истории болезни?
– Да, заостряю. И знаете, почему?
– Почему?
– забывшись, Пуаро перестал семенить.
– Потому что... Потому что это - самый короткий путь к разгадке.
– Я так не думаю. Это вам, чтобы узнать подлинное имя Джека Потрошителя, необходимо взломать кабинет профессора. А мне достаточно пошевелить своими серыми клеточками, пошевелить после того, как я увижу животик мадмуазель Генриетты. И я пошевелю, очень энергично пошевелю, может, даже потрясу головным своим мозгом, как трясут яблоню. И знаете, почему? Да потому что профессор вызвал меня на дуэль. Он сделал свой выпад, медицинский выпад и убил мою болезнь. Теперь дело за мной... И скоро, очень скоро, я сделаю свой, и это будет последним моим подвигом.
– Последним подвигом? Насколько я помню, последним подвигом Геркулеса было укрощение Цербера?!
– Цербера я уже укрощал. Вы, что, забыли Августа Гертцляйна?
– посмотрел Пуаро осудительно.
– Нет, вы что-то от меня скрываете, Эркюль...
– смешался капитан.
– Как тогда, в Эссексе, в Стайлз Корт[48]... Я боюсь, что вы...
– Что я, человек, всю свою сознательную жизнь боровшийся со злом, готовлюсь кого-то убить? Второго Нортона?
– Да, мой друг. Я этого боюсь. Я боюсь, что вы шагаете на свою Голгофу, шагаете, помахивая тростью, как...
– Как кто?
– Как один человек... Не спрашивайте меня о нем. Я забыл его имя, я забыл, как он выглядел, я даже забыл...
– Что вы еще забыли?
– Еще я забыл, был ли он вообще...
– С вами все ясно. А что касается возможности моего добровольного ухода из жизни, скажу, что в Стайлзе я был сражен беспощадной болезнью, и смерть казалась мне весьма подходящей альтернативой жизни. А теперь я вновь здоров, как Геркулес, и засматриваюсь на женщин, пусть издалека. И у меня нет никакого желания стрелять в лоб этому сумасшедшему татуировщику. Напротив, когда я найду его, то перед тем, как сдать полиции, попрошу на память сделать мне татуировку, скажем, на плече или лодыжке. Они так модны сейчас.
– Бьюсь об заклад, я мигом угадаю, что вы попросите изобразить.
– Что?
– Геркулеса, разрывающего пасть Церберу.
– Возможно, Гастингс, возможно, - довольно засмеялся Пуаро.
– Значит, вы, как и я, все же считаете происходящее фарсом...
– Я уже говорил
– А я считаю все происходящее фарсом. Ну, может быть, не фарсом, а мистической постановкой, преследующей вполне определенные цели.
– Я не склонен смотреть на мир сквозь мистические очки.
– Я знаю, Пуаро. А меня иногда заносит. Вот вчера я задумался об ацтеках. В год они приносили своим богам около двух с половиной тысяч человеческих жертв. Они жертвовали своими соотечественниками, своими родными. Как вы думаете, почему они это делали?
– Многие народы, а точнее их вожди, жертвовали своими соотечественниками. Робеспьер во Франции, Сталин в России, Мао в Китае, Пол Пот в Камбодже.
– Эти люди не жертвовали! Они, преследуя практические цели, что-нибудь инкриминировали людям и казнили! Инкриминировали! А у инков и ацтеков было другое - каждый год во имя Бога Ветра и покровителя жрецов Кетцалькоатля или Пернатого змея, они убивали около двух с половиной тысяч невинных людей. И вчера я понял, почему они это делали...
– Почему?
– зевнул Пуаро. Он не любил домыслов.
– Мне кажется, они жили так же, как мы. Жили в благодатной, богатой стране. У них все было - еда, питье, жилье, секс, - и сердце и мозг их обрастали жирком благополучия. А это гибельно для народов. И жрецы придумали, как расшевелить людей, они придумали эти казни. Возьмем, к примеру, какой-нибудь банальный город, скажем, наш Леон. Представьте, там каждый год приносят в жертву тысячу пятьсот человек. И каждый человек знает, что в любой день к нему могут придти поощрительно улыбающиеся люди и сказать: – собирайся дружок! Тебе выпала великая честь почить во имя Общества, во имя Телевидения, во имя Бога! И этот человек, живший до того автоматически однообразно, может быть, даже убого, прощается с домочадцами, собирается и идет на самый верх. Несколько дней или недель ему оказывают божеские почести, несколько дней или недель, он получает все, что можно получить от жизни - царскую еду, великолепные одежды, самых красивых женщин, если он мужчина, и самых красивых мужчин, если он женщина. И получив все, получив в останавливающем мысль беге, он попадает не куда-нибудь, а прямиком в Рай, в небесное жилье Бога-солнца, реально в его сознании существующее. Разве это не здорово?
– День жизни в вашем сказочном Леоне, несомненно, интереснее, чем вся жизнь, скажем, в штатном Руане. Вы думаете, наш Потрошитель также имеет целью сделать нашу жизнь интереснее, убыстрить ее, посадив на резвого жеребца смерти?
– Думаю, так...
– Может быть, вы и правы, - остановился Пуаро у статуи Афродиты.
– Смотрите, Гастингс, какая великолепная статуя... Не верится, что она сделана из обычного бетона...
– Чем-то похожа на мадмуазель Генриетту... Прекрасная вещь, нет слов...
– Нет, это не вещь, Гастингс. Посмотрите внимательнее, и вы увидите - у нее есть сердце. И не сердце Афродиты, а чье-то. Кто-то ее любил, и согрел. Согрел ее бетонные внутренности своим душевным теплом. И это душевное тепло, собравшись в комок, забилось сердцем...
– Внутренности...
– вспомнил Гастингс татуировки Лиз-Мари и Моники.
– Душевное тепло...
– ему вдруг показалось, что не Пуаро стоит у статуи, а совсем другой человек. Тот, которого он забыл.
В японском саду, на камне у замерзающего озерца сидел Марк-Поль Дижон, воображавший себя деликатесной лягушкой, которой каждый не прочь закусить. Увидев несытые глаза Гастингса, Марк-Поль панически заквакал.