Встретимся в Эмпиреях
Шрифт:
Странно. Пока мир спокоен и безмятежен — он неинтересен. Когда начинает распадаться на куски — тут же появляется необъяснимая потребность познать его. Во всей глубине. А главное, разобраться: что лично ты в нем значишь. Нужен ли ты ему, а он — тебе?.. Вопрос, на который ох как хочется найти ответ!
В свете такого взгляда вы, быть может, наиболее верно расцените подоплеку спора, возникшего между мной и моими товарищами в парке. И хотя бы с долей понимания отнесетесь ко всему тому, что последует дальше по ходу моей истории. Иными словами, будьте снисходительны. Но избегайте жалости. Жалость —
6 апреля
Я и Слива живем в соседних домах. Сегодня мы все вчетвером решили наведаться в училище — совсем не посещать его тоже с нашей стороны крайне неумно (стоит ли вдаваться в подробности по поводу неисчислимых подводных камней, связанных с этим?).
Я уже на улице. Переминаясь с ноги на ногу, жду, когда выйдет Слива. Вот он: на ходу дожевывает свой завтрак и пытается привести в порядок непослушный взлохмаченный чуб — проспал, видно, соня.
— Здорово, Слива.
— Привет.
Мы не спеша идем по бульвару, молча вдыхая запахи весны, приятно подслащивающие застоялую тяжесть городского воздуха. Впереди у нас десятиминутная прогулка вдвоем, прежде чем подберем по дороге Демона и Викторию. Я негромко насвистываю себе под нос неизвестного происхождения липучий мотивчик. Слива выковыривает из зубов какую-то дрянь. Вдруг меня словно черт за язык дергает:
— Слива…
— А?
— Почему ты заплакал тогда в парке?
— Не знаю, — конфузится он.
— Ладно, мне ты можешь сказать.
Слива молчит, в мою сторону не смотрит, походка теряет уверенность. Я осознаю, что веду себя бестактно (напоминать пацану, как он распускал нюни, вообще затея не из блестящих), и тоже умолкаю. Но Слива вдруг заговорил сам.
— Знаешь, сначала я не воспринимал весь ваш спор всерьез. Но потом, в какой-то момент я так ясно понял, о чем ты говоришь, что мне стало не по себе. Стало страшно. По-настоящему страшно…
— А что ты понял? — осторожно поинтересовался я.
— Сложно ответить. Я просто поймал себя на мысли, что ты оказался поразительно близок к объяснению того, о чем я постоянно размышляю и что не дает мне покоя; о чем я не могу даже последовательно думать, не то что выразить словами. Но если попытаться… назвал бы это гнетущим безмолвным знанием о какой-то грандиозной личной потере. Нечто вроде… эх, черт! — Слива запутался в своих вымучиваемых формулировках и был явно зол на себя за то, что взялся сдуру мне что-то растолковывать.
— Не расстраивайся, брат, — подбадриваю его, — я и сам не смог сказать тогда чего хотел на самом деле. Это просто беда какая-то!
— Да, — качает головой Слива.
— Да.
С минуту мы идем, не проронив ни слова.
— Помнишь, ты сказал, Гоголь, что пока ты здесь и пока у тебя есть время, ты хочешь успеть понять: кто ты в этом мире и на что ты в нем способен?
— Наверное, я выдал что-то наподобие. Не стану отрицать. Все мы тогда с эмоциями не совладали.
— Вот и я думаю об этом же, — Слива выдержал паузу и заговорил вдруг резко, почти с надрывом: — А меня, представить только, лишают права прожить мою жизнь, как хотелось бы мне, лишают права искать
— Да, — бездумно-невыразительно подаю голос я.
— Да.
Бросив беглый взгляд на Сливу, я понимаю, что он больше не участник наших размышлений вслух. Отчего-то я рад этому, хотя сам ведь и разбередил то, что по совести требовало покоя. Теперь же — как от души отлегло.
Мы приближаемся к концу бульвара. Демон с Викторией уже поджидают нас.
— Ученье — свет, а неученых — тьма? — звонко выкрикивает Демон и расплывается в широченной улыбке.
«Похоже, ты в хорошем расположении духа, засранец», — в шутку отметил я про себя и мысленно рассмеялся. Мы поздоровались и дальше идем все вместе.
Вскоре Слива начинает отставать, чтобы, как я грешу на него, безнаказанно поедать глазами объект своего высокого чувства — Викторию. Она же, в свою очередь, идет в стороне от нас, о чем-то задумавшись. Мы с Демоном шагаем рядом.
— Я все тут вспоминал о нашем последнем разговоре в парке, — вполголоса (так, чтобы слышал только я) заговорил вдруг Демон, — и знаешь… решил, что ты во многом был прав.
«Наваждение какое-то, — подумалось мне. — Тогда они заклевали меня как стая ворон опрометчиво высунувшегося альбиноса, а теперь один за другим признаются в моей правоте».
Я озвучил Демону свою мысль по этому поводу.
— Ну-у, это было даже кстати. Если бы не наши наскоки, ты бы так и не привел своих лучших доводов, — парировал Демон.
— Вот свои-то лучшие доводы я как раз и не привел, — рассмеялся я.
— Но зацепил все-таки чем-то.
— А кого и на слезу пробил! — хохочу еще громче. Лишь бы Слива не услышал, о чем это я.
Сейчас кину камень в свой огород. Бывает такое: ты с пеной у рта кому-то что-то доказываешь, а тебя и слушать не хотят. Ты их убить готов за это! Проходит некоторое время, и ощущение собственной правоты притупляется. Ты сам себе уже не очень-то веришь по большому счету. Но неожиданно твою позицию признают и ставят во главу угла — она для всех уже откровение. И что происходит? Ты понимаешь, что просто не в состоянии справиться с этим неожиданно обрушившимся на тебя грузом признания. Ты не готов. Тебя одолевает смущение, пытаешься обратить все в шутку, посмеяться. Но потуги эти выглядят довольно жалко, и теперь, когда вода взбаламучена, ты просто убежден, что чувствовал бы себя куда комфортнее, если б тебя так никто всерьез и не воспринял…
Надо ли мне пересказывать мой поистине драматичный разговор с Викторией, с глазу на глаз состоявшийся этим же вечером в парке?
Расскажу.
* * *
— Я после этого всю ночь заснуть не могла.
— ?..
— Все думала о нашем споре.
— Вик, давай не будем…
— Будем! — отрезала Виктория. — Помнишь, я назвала тебя эгоистом и обвинила в том, что ты наслаждаешься нашей реакцией относительно того довода, что все мы — люди без будущего?