Встретимся в Эмпиреях
Шрифт:
— Демон… — я с притворным укором пихнул его локтем в бок.
— Да, все это без балды, — подтвердил он сам себе. — Знаешь только, что меня смущает?
— Что?
— Мы с тобой, как люди наиболее прагматичные в нашей компании, высказали конкретные мечты. Моя — совершить налет, побунтарствовать; твоя — книгу написать. Верно? А Слива с Викторией так и захлебнулись в омуте своих сентиментальных порывов. Я хочу сказать: чем мы-то сможем им помочь? Да и они сами хотя бы приблизительно представляют, с чего им начать и что делать? Друзья наши говорили больше всех, а не сказали ровным счетом
— Не хочешь же ты предложить им поменять свои мечты на более рациональные? Мы — разные. В этом все дело.
Демон рассмеялся.
— Не буду трогать Викторию. Но Слива! Он ничуть не другой. Я был таким же. Все, что ему надо — это старый добрый «трах-трах», и он — новый человек. А пока Слива — просто ходячий комплекс, в котором бушует не имеющая выплеска сексуальная энергия. Но когда он пытается объяснить то, что с ним происходит — это подвергается такой грубой фильтрации с его стороны и приобретает такую извращенную форму (извращенную, в моем понимании — излишне романтизированную), что меня просто тошнит.
Демон высказывался по поводу Сливы без злобы, даже с улыбкой, но все же предельно жестко. Я пока помалкивал.
— Он оказался просто неспособен называть вещи своими именами: чего там, ребята, хочу, мол, запасть на девчонку и чтоб она на меня запала, — продолжал Демон. — А у него все: не «девчонка», а «любимый человек»; «посвятить всего себя». Тьфу! С кексом нашим необходимо хорошенько поработать, Гоголь. Это точно. И у меня уже начинают вырисовываться кое-какие ходы.
— Хватит, Демон! — не сдержался я. — Ты берешь на себя слишком много. Ты же понимаешь, что Слива просто искусно маскировался, тщательно взвешивая каждое свое слово, и у его вожделения есть очень конкретные очертания. Против такого паровоза не попрешь.
— Ты про Викторию-то?.. — Демон задумался и, как мне показалось, даже немного помрачнел.
— Да, про нее. И вообще, надо поиметь к Сливе хоть немного должного уважения. Он, прежде всего, был честен с нами и с самим собой. Рассказал о том, чего действительно хочет. А то, что он все так запутал, зашифровал — несомненно, имело свои причины. Представь: он сказал бы все в лоб — да это вызвало бы эффект разорвавшейся бомбы! Разве Виктория, услышав, что является объектом чужой мечты, смогла бы беспристрастно рассказать о своей? Да все, к чему мы сегодня пришли, моментально рухнуло бы!
— В этом ты прав, к сожалению.
— Он все сделал правильно. Но теперь, конечно, ему расхлебывать и расхлебывать.
— Что же, по-твоему, наша помощь — невмешательство?
Я ничего не ответил, только плечами пожал.
Мы подошли к дому Демона и остановились. Уже совсем стемнело. Некоторое время мы так и стояли, провожая взглядом клюющих носами прохожих и огни бесшумно проезжающих по улице автомобилей.
Демон смачно сплюнул и повернулся ко мне.
— А я вот что думаю: мужчина, обделенный женским вниманием, будет боготворить и питать планы на любую встречную и поперечную, соизволившую переброситься с ним парой слов. Сливе просто не из чего было выбирать — а тут на протяжении нескольких половозрелых лет перед глазами сразу такая «роскошь»!
— Предпримем, — апатично ответил я, чтоб Демон только отвязался.
На меня вдруг навалилась какая-то опустошающая усталость, разбитость даже, копившаяся, вероятно, с самого утра. День напролет не позволял себе с ней считаться, а теперь в один момент стало все равно. Я собрался уходить.
— Интересно только: что это за большая мечта такая, о которой Виктория не решилась и сказать? — ни с того ни с сего спросил Демон в ответ на протянутую мной для прощания руку.
— Ребенка родить, идиот! — неожиданно вспылил я. Сам вылавливаю его кисть. — Счастливо.
И на что я так разозлился? Наверное, подумал, даже у мечты есть свои границы, этакий свой вертухай с дубинкой. А значит, фальшивка все. И смысл любого начинания плевка достоин.
До дома я возвращался полный противоречивых мыслей. Не на шутку разболелась голова. Друзьям я никогда потом не рассказывал, но в тот момент мне вдруг действительно захотелось плюнуть на все и завтра же с утра пойти в военкомат подавать заявление на внеочередной призыв (прямо как грозился во время памятного спора). Такая возможность существовала, хотя лично я не знал ни одного случая, чтобы ей кто-либо воспользовался. Но тогда я дал бы руку на отсечение, что именно так и поступлю. Не знаю, что это было. Ерунда какая-то. Мысли-гастролеры.
Конечно, я этого не сделал.
Тремя годами раньше
А вот время, когда нам по четырнадцать.
Не стоит искать потаенного смысла в том, зачем я «откатываю» повествование еще глубже в прошлое. Просто хочется взять и рассказать о каких-то милых пустяках, будто случайно прикоснуться воспоминанием к тому нежному возрасту, когда мы только становились собой, сталкиваясь с первыми непростыми вопросами, зазудевшими в изнанках осознания. Уже влюблялись в наш парк, его особую «отрешенную естественность», открывшуюся, казалось, лишь нам одним. Многое, многое виделось безоблачнее и проще тогда.
— Хватит сидеть, носы повесили! Скучно! — капризно пожаловалась Виктория и даже запустила в нас горстью скомканной травы, отчего ладони у нее окрасились в зеленое. — Если вы сейчас же не придумаете что-нибудь, я вас защиплю, мальчишки!
Слива, наверное, жаждал быть защипанным, потому что и бровью не повел на доведенную до нашего сведения угрозу. Мы же с Демоном (шутя, конечно) всполошились и наперебой принялись предлагать развлечения, разнообразием, правда, не блещущие, но нас в ту пору худо-бедно забавлявшие.
— Нет… нет… нет… — одно за другим отметала «принцесса». — А посерьезней, а?
— Хорошо, — сделав отмашку Демону, чтобы тот успокоился, объявляю я. — Не знаю, приглянется ли вам… Игра — серьезней некуда. И не игра даже…
— Ну.
— В общем, каждый по кругу может задать остальным какой-нибудь вопрос. Жизненный и каверзный. Любой из тех, каких по привычке мы склонны избегать. С условием, что другие обязаны отвечать честно-честно, как себе самому, и не имеют права отказываться.