Встретимся завтра
Шрифт:
– Слушай, – сказал Андреич, когда мы миновали кинотеатр «Новости дня», – здесь во дворе где-то пикет милицейский, давай пойдём, поищем.
Мы сделали несколько шагов, но Андреич вдруг внезапно остановился, будто наткнулся грудью на невидимую в темноте проволоку. Лицо его застыло, рот приоткрылся… Схватив меня за руку, он глядел чуть влево, поверх моей головы. Я оглянулся и тоже остолбенел: неподалёку, весь освещённый синеватым светом витрины, стоял… наш утопленник. Опять я, как загипнотизированный, глядел в его остекленевшие, навыкате, глаза и узкое жёлтое
…Нынче нет давно в тех местах ни старого моста, ни речки Царицы. Взяли её, бедную, в бетонную трубу, густо и высоко замыв округу волжским песком, полкосы Голодного острова перекачали сюда, земснарядами съели… И на месте моста теперь площадка с «Гасителем» – катером-памятником.
Правда, появилась в городе газета «Зацарицынский вестник». Какой-нибудь приезжий человек, ничего не знающий о бывшей реченьке древней, может подумать, что газета эта – издание чуть ли не монархической организации. И ох как ошибётся…
Так вот, ближе к утопленнику нашему. Когда мы оставались у моста до утренней зорьки и вечером город широко зажигал разноцветные огни, то самой ближней к нам светящейся вывеской-рекламой была – «Дом мод». Это на правом берегу царицынской поймы, сразу за нынешним рестораном-магазином «Нептун». Сколько раз, в перерывах между тяганием немки, я шарил глазами по крупным красным буквам, с детской радостью однажды обнаружив, что «Дом мод» с двух сторон читается одинаково!..
При чём тут Дом мод, когда об утопленнике речь? А притом, что голяк наш служил в том заведении манекеном. Вернее, не служил уж, а валялся с рукой полуобломанной в дальнем углу. Но подошёл субботник апрельский и, видно, выбросили, не пожалели, «франта» под обрыв на радость пацанве… И как я сразу не сообразил, не вспомнил, что торчал недавно, до разлива Волги, «утопленник» наш, по пояс врытый в песок, возле грязного вилючего ручья. Кидали в него пацаны «копья», стреляли из рогаток, обряжали, как чучело, пририсовывали, извиняюсь, недостающие органы. А потом закинули в кусты. Тут и вода большая подоспела.
…Андреич отпустил мою руку и беззвучно, будто нашептывая, захохотал, попятился к скамейке, сел, уложив рядом пузатую кожаную сумку и чехол с прутами немки. Я, вздохнув, подхохатывал ему.
– Во герои… во сыщики… – бормотал сквозь смех Андреич. – Верно говорят, что у страха глаза на лбу, а тут темь да ветер вдобавок. Молчать нам, Вовка, надо про это дело, а то засмеют. Или «утопленниками» мужики кликать начнут в цехе. Ох и порыбачили… Ты возьми рыбу-то, а то не поверит твоя, что у моста ночевал.
Я махнул рукой: какая ещё рыба…
– А у них, – Андреич подошел к витрине, – морды-то одинаковые, типовые… Раньше из гипса лепили их, а теперь пластмассовые, что ль… Но тоже тонут… Ишь костюмчик какой! Ты, Вовк, с премии купи такой, на память…
И закончить бы с улыбкой это повествование про наш старый мост, ныне навсегда сгинувший. Да нашли через неделю, когда вода уже спадала, у моста настоящего утопленника. Молодого парня…
Но мы с Андреичем в тот день не рыбачили, работали. «Чёрной» суббота была…
1977. 1989
Трудный день
«Раньше надо было думать. А теперь… И правильно сделают, если выгонят. Задним числом каждый умён… – думал он, спускаясь по стёртым до блеска ступеням с административного этажа цеха. – А Ушанов, дружок ненаглядный, хо-рош… Раскрылся, как цветочек. Всё нутро своё вывернул, инспектор хренов… А в оконцовке завилял-то как!..»
На улице к нему обрадованно, как-то по-щенячьи, будто долго ждал этого момента, кинулся глуповатый весенний ветерок, ткнулся прохладным носом в лицо, захолодил ладони.
После прокуренного кабинета дышалось легко, и рука, потянувшаяся, было, в карман за сигаретой, невольно остановилась. Оказывается, пока они там, наверху, рядили и решали, прошёл недолгий, но, судя по разбросанным тут и там мелким лужицам, сильный дождь.
В лужах, моргая и покачиваясь, плавали крупные жёлтые огни, и он шёл по ним, как, бывало, осенью по опавшим кленовым листьям…
Сейчас стоявшие вдоль аллеи молодые голенастые клёны, захлебываясь мартовским ветерком, потягивались после зимней спячки, роняя в лужи невидимые в сгущающихся сумерках дробинки капели.
К проходной, обгоняя его и хохоча на ходу, торопились девчата из соседнего цеха, длинноногие, в разноцветных лакированных сапожках. «Оживели… – вдруг негаданно улыбнувшись, подумал он, – теперь их сезон начинается: свиданьица, танцульки в наконец-то отремонтированном клубе, турбаза… А Ленка пролежит в больнице недели три…» Проклюнувшуюся улыбку надёжно придавила тупая досада, рука вновь потянулась за сигаретой, но на этот раз не остановилась.
Часы над проходной почему-то спешили. Судя по ним, электричка уже стояла у платформы. Он прибавил шагу, быстро проскочил турникет, добежал до угла.
«Э-э-э-эх!..» – пропела гудком электричка, дразня красным огоньком последнего вагона.
«Ну и денёчек… – пульнул он окурок в сторону урны. – Следующая через минут двадцать, а надо ещё в больницу заскочить, к Ленке как-то проникнуть ненадолго иль хоть записку передать. Обещал, когда увозили её, в пять-шесть зайти, а уже начало девятого. На автобус, что ли, двинуть?.. Нет, от него до больницы далековато, с электрички быстрей получится. И магазин там рядом, до девяти работает… А девчата, похоже, успели… Гуляй, дыши свежим воздухом, укрепляй нервы, завтра «на ковер» с утра».
После прошлогоднего «купания» в Волге его часы барахлили в самый неподходящий момент. «Солярки в них подлей», – не раз мрачно шутил начальник цеха, когда он опаздывал на какое-нибудь совещание. «И завтра, не исключено, так скажет, надо с женой часами поменяться. Не хватало ещё в такой день опоздать…» – решил он.
Стуча каблуками по опустевшей сырой платформе, он тщательно вспоминал происшедшее за день, вернее, разбирался в нём. Что вспоминать-то, картина перед глазами стояла ясная…