Встретимся завтра
Шрифт:
Вид рыбы разбудил аппетит, и он решил перекусить. В вещмешке оставалась початая буханка хлеба, немного сала и две банки консервов. Консервы он решил поберечь, а лучше купить селёдку. На вопрос почём селёдка мужик, стрельнув глазами на вещмешок, ответил:
– Махорки нету?
Махорка имелась, была и пачка папирос – подарок соседа по палате в госпитале, веснушчатого кубанца-противотанкиста Миши, который, провожая его до самых ворот, на прощание неловко сунул папиросную пачку, приглашая к себе на родину в гости. «Индюки у нас, Коля, чисто страусы. А мёду, а яблок!.. Приезжай. Наливочки
«Как устроюсь, надо чиркануть пару строк в госпиталь… Мишке ещё, поди, месяца полтора на «генерале» листочки считать», – думал он.
«Генералом» нарекли они могучий, в два обхвата, серебристый тополь, который рос у самого окна их палаты.
За полпачки папирос отдал мужик селёдку, радостно приговаривая:
– Заломчик хорош, боец, хорош… На здоровьице…
Он отошел от базарчика, отстегнул от вещмешка скатку, расстелил на бугре шинель, достал хлеб, порезал рыбу. Вкус селёдки напомнил ему о многом. О довоенных рыбалках вместе с друзьями. О матери, которая любила, бывало, в июльское воскресенье наварить в укропе молодой картошки, надёргать в огороде крепкой редиски, нарезать крупными кусками волжскую селёдку-«залом» и подолгу сидеть вместе с ним и сестрёнкой за этой простой, но такой вкусной пищей, вспоминая то время, когда жив был отец…
Теперь нету её, мамы… Зимой сорок третьего под Ленинградом нашёл его помятый треугольничек, брошенный еще в августе сорок второго их соседями, которые сообщили, что мать погибла в бомбёжку, когда шла домой с работы. Десятилетнюю сестрёнку вместе с детдомом эвакуировали в Киргизию. Нового адреса детдома не прислали…
Хриплый короткий гудок вернул его из воспоминаний, прервал горькие мысли. К пристани с другого берега реки плыл старый колёсный пароходик. Такие ходили по Волге ещё во времена его раннего детства…
Пароходик привёз довольно много людей. Они жили в сёлах и хуторах поймы, а в город приезжали, видно, на работу иль кто зачем. Неширокие сходни прогибались, когда люди торопливо шли с пристани на берег. Мужчин было мало. Мелькнули двое-трое в армейской форме, с медалями. Их вели под руки женщины. Чем-то едва уловимым отличались они от других женщин: и платки были понаряднее, видно, долго хранимые к долгожданной встрече, и губы невольно улыбались…
Последними с пароходика сошли на пристань капитан и, видимо, моторист. Оба были старыми и седыми. Моторист что-то озабоченно твердил капитану, разводя руками, показывая то на пароходик, то куда-то в сторону.
– Где их щас найдёшь, специалистов-то?.. Ещё пару рейсов – и полетит всё к черту, – донеслись до него слова моториста.
Он невольно прислушивался к разговору этих стариков. До войны учился он на курсах автослесарей, немного поработал в гараже большой транспортной конторы. Да и на войне последние перед ранением полгода служил в рембате, группе подвижных подразделений техобслуживания танковой бригады. На ходу ремонтировали, латали да меняли покореженные в боях моторы, пушки, гусеницы, катки да баки… Поэтому слова моториста не пролетели мимо, как-то зацепились, заинтересовали. И он, не особо торопясь, поднялся на пристань.
– Что тут у вас? – поздоровавшись, как бы ради обычного любопытства, спросил он.
Глаза моториста встрепенулись, подёрнувшись искорками.
– Да то стучит, то звякает что-то внутри, а вчера посреди Волги заклинило, еле счалились. А ты что, сынок, специалист по этой части?
– Да приходилось, давайте глянем вместе.
Держась за гладкие, отшлифованные с годами металлические поручни, они спустились в машинное отделение. В нос ударил едкий запах гари. «Прокладки, что ль, сгорели?» – подумал он.
Пока шли, моторист жаловался на судьбу, говорил, что никакой он не моторист, а плотником был, да война не спрашивает кто, а велит куда, вот и крутится он в этом «самоваре» уж два года – с тех пор, как немцев прогнали с Волги.
С котлом пришлось повозиться. Давно не оглядывали его по-хозяйски.
Моторист любовно смотрел, как работает солдат, подавал то ключ, то отвёртку, то шприц со смазкой и приговаривал:
– Помнют рученьки, помнют работу…
– Менять многое надо. Месяца на два-три хватит, не больше, – сказал он, вытирая руки комком тряпья и закуривая. – Ну, давай, батя, запускай, только потише.
Котёл заурчал, запыхал. Минут пять они сосредоточенно вслушивались в его работу.
– Потянет, – сказал он.
– Потянет, потянет… – обрадованно согласился моторист. – Ну пойдём, солдат, на воздух, посидим, поговорим. Спасибо тебе, выручил. Пойдём к капитану.
Капитан сидел в тесной каюте и что-то писал. На столике стояла банка с медяками, тут же лежала форменная фуражка с самодельным, видимо, вырезанным из гильзы якорем.
– Когда уж кассиршу на пристань дадут? Надоела эта бухгалтерия, без неё дел полно, – пожаловался он не то им, не то себе. – Ну что, расковыряли загвоздку-то? Слышу, вроде не тарахтит.
– Нормально теперь, Иван Егорыч. Вот всё он, солдат. Магарыч с нас, положено.
– Да не надо ничего, я не голодный, а вина не пью, – отказался он.
– Вина и мы пять лет не видали, а фронтовые сто за нами, правильно, Иван Егорыч? Не побрезгуй уж…
– Да какое вино… Не поняли вы. Это мать моя и спирт, и водку вином называла. И я так говорю иногда… Я правда щас пить не хочу, потом зайду как-нибудь, в Слободу, может, съезжу, знакомого одного отыщу, у него поживу… Так что вас не миную.
– Да у нас щас и нет ничего, – немного виновато сказал моторист. – К вечеру обещались за рыбкой прийти… Нас бабка одна в Слободе рыбкой снабжает, третьего дня ползембиля лещей приволокла, внука своего матросом на пристань устроить хочет. А пацан в спецшколу лётчиков, нашу местную, с дружком на пару поступать просится. А бабка ни в какую, сын у неё летчиком был, этой зимой погиб. Отговорите мальчишку, говорит, к себе куда-нибудь приткните, может, потом в училище речное… Да разве отговоришь? Я ей говорю, мол, война кончилась, чего ты боишься? А она – не могу, опасно, а он рассеянный. Каждый день думай, снохи нет, померла ещё в сорок втором, одни мы с ним… И ушлют его после школы этой чёрт-те куда, а я, говорит, одна помирать буду?